|
Александр Запольскис , «ИА REX» – iarex.ru 27 октября 2019 22:00
Громкий успех сочинского саммита[1] Россия-Африка вполне ожидаемо вызвал вал не только обсуждения его смыслов и результатов, но и привел к ряду неоднозначных сообщений, касающихся дальнейших перспектив развития процесса.
Самым ярким из них по праву служит заявление президента ЦАР[2] Фостена-Арканжа Туадера об изучении возможности создания на территории страны постоянной российской военной базы. Пресса немедленно взвилась – русские закрепляются в Центральной Африке! Куда, зачем, как посмели!
Хотя официальный Кремль пыл журналистов и несколько остудил – военно-техническое сотрудничество с Банги[3] действительно обсуждалось, но тема базы в переговорах не фигурировала[4], сам вопрос на повестке дня остался. Просто по причине его самоочевидности.
Особенно после того, как на церемонию отмечания второй годовщины своего избрания на президентский пост Фостен-Арканж Туадера прибыл в сопровождении подозрительно белой охраны в камуфляже без знаков различия. Как вскоре выяснилось[5] – российской.
До того задачу обеспечения его личной безопасности решали руандийский части из остатков миротворческих сил ООН. А тут их как рукой сняло, причем, не только из личной охраны, но и из патрулей в столице страны – Банги. Также белые советники с русским акцентом появились в армейских частях страны.
Впрочем, вопрос действительно гораздо шире границ одного отдельно взятого африканского государства. Строго говоря, он состоит из трех больших частей и одной многовековой тенденции. Последняя заключается в прямой закономерности между появлением где-то больших иностранных инвестиций и приходом туда иностранных войск по обеспечению их защиты.
Основываясь на ней западные и некоторые отечественные либеральные СМИ пытаются проводить параллели с колониализмом. Формально определенные основания для подобных выводов действительно есть. После преодоления последствий внутреннего кризиса вследствие распада СССР и вызванного им тотального сокращения нашего присутствия в Африке, в начале нулевых мы туда постепенно стали возвращаться.
Сначала в Тропическую Африку[6] (так в обиходе принято называть регион, лежащий между Сахарой и ЮАР) потянулись российские горнодобывающие компании. В первую очередь привлекаемые залежами Анголы (алмазы) и Гвинеи (бокситы). Со временем география начала расширяться и приобретать двустороннюю направленность.
В африканские страны пошла российская химическая продукция, прежде всего сельскохозяйственные удобрения, и постепенно растущий перечень других товаров. Как потребительских, так и необходимых в инфраструктурном строительстве. К примеру, сегодня Росатом ведет там[7] 30 различных проектов в 12 странах и имеет пакет твердых заказов на общую сумму в 14 млрд долларов.
Не удивительно, что по мере расширения масштабов российского экономического присутствия начали приобретать актуальность и чисто политические вопросы. Первый из них касался исторически сложившихся зон влияния на Континенте. Если не вдаваться в детали, после распада мировой колониальной системы, формально африканские государства обрели юридическую независимость, но фактически остались в границах зон влияния и экономических интересов метрополий.
Так к северу от Сахары контроль над территориями принадлежал в основном британцам и за ними – французам. Южнее Сахары продолжал властвовать Париж, хотя местами важную роль сохраняли Бельгия, Нидерланды и даже Германия, хотя последняя и весьма минорно. В определенной степени их пытались подвинуть США, также заинтересованные в расширении своей экономической и политической гегемонии. После 2007-2010 года в борьбу за Африку вступил Китай.
Теоретически у порванной в лоскуты одной северной страны-бензоколонки в конкурентной борьбе не должно было оставаться никаких шансов, но дьявол, как всегда, крылся в деталях. Прежде всего, в специфике предлагаемой конкурентами политико-экономической модели взаимных отношений.
Франция и Британия, несмотря на современный внешний ребрендинг, по факту продолжали традиционную политическую линию, наглядно продемонстрированную в ЦАР. По возможности не вмешиваться в любые внутренние проблемы, используя местные события лишь для укрепления абсолютности своей власти над месторождениями.
Те же французские десантники фактически никак не помогали властям в предотвращении гражданской войны в стране, сосредоточившись исключительно на охране французских концессий на урановых рудниках и алмазных копях. Также они себя ведут в Габоне и Мали, которые считаются ключевой французской операционной базой в регионе.
Американцы, тоже традиционно, ведут себя иначе[8]. Стремясь подвинуть союзников (и одновременно конкурентов!) Вашингтон делает ставку на максимальную дестабилизацию региона с его предельным дроблением на маленькие слабые и потому очень дешево зависимые территории, власть над которыми можно осуществлять немногочисленными силами спецназа. А то и вовсе прибегая к услугам частных военных компаний, чтобы снимать ответственность за последствия с официальных США, заинтересованных, прежде всего, в получении под свой безраздельный контроль африканских нефтяных месторождений, что и определяет географию американского вмешательства в Африку.
Поначалу Китай в этом смысле казался удобной панацеей. Он делал ставку на выстраивание личных связей с властями и не сопровождал предоставляемые инвестиции никакими политическими условиями. Но вскоре оказалось, что и ему за дешевые деньги надо платить. Причем, много и дорого.
Пекин просто выкачивает ресурсы всеми способами, стремясь минимизировать издержки процесса и формируя как можно более широкую базу должников, обязанных платить по кредитам много и, что куда важнее, очень долго. То есть речь идет о формировании финансового источника на предстоящие 50-70 лет.
Что потом будет с местными властями – не важно. Китайцы не без оснований полагают себя способными успешно договориться с любыми политиками, кто придет к власти потом.
На этом фоне российская модель отношений оказывается уникальной. За примитивным слоганом "решать африканские проблемы, прежде всего, с учетом интересов самих африканцев" по факту стоит та же стратегия, которую Москва с успехом, хоть и не без сложностей, реализует на Ближнем Востоке.
В ее основе лежит сохранение и даже укрепление государственности партнеров, помощь в достижении компромиссов между ними по их (это важно!) спорным вопросам, и расширение торговых и экономических связей за счет стимулирования роста местных экономик. В том числе, инфраструктурного.
Как оказалось на практике, это не просто работает, российская модель пользуется быстро растущей популярностью, чем и объясняется успех нашей дипломатии, сумевшей всего за десятилетие отыграть последствия постсоветского провала и добиться популярности даже большей, чем в Африке имел Советский Союз на пике своего могущества.
И это создает целый букет проблем. Придя на Черный Континент, что называется, чисто за деньгами, Россия фактически попала в геополитический вакуум. Африканцы хотят с нами дружить по большей степени от отчаяния и даже местами в пику Европе, Америке и Китаю, а не потому, что их привлекает наша стратегия развития. Ее-то на деле как раз и нет. Имеются только принципы, которым, как показали ближневосточные события, Москва сохраняет приверженность всегда, а не как прочие большие боссы – до тех пор, пока это приносит большую сиюминутную выгоду.
Но дружба эта сопряжена с необходимостью местные проблемы решать, а сделать это без четкого стратегического понимания наших собственных долгосрочных интересов на Континенте, путей и методов их достижения, а также концепции купирования ответной реакции со стороны конкурентов, невозможно. А без этого ни о каких постоянных военных базах в Африке не может идти речи вовсе[9].
К тому же Центральноафриканская республика - далеко не единственный и совсем не бесспорный вариант[6] по их расположению. К тому же географически еще и не самый удобный. В очередь уже выстраиваются Мозамбик, Судан, Эфиопия и ряд других стран. В ряде случаев подобный вопрос, правда, не слишком акцентированно, подымают даже власти Сомали.
Но без собственного четкого понимания на уровне глобальной стратегии о составе и характере, прежде всего, российских интересов, а также степени их реальной достижимости в текущих и складывающихся перспективных внешних политических и экономических условиях, переходить к столь кардинальным шагам слишком преждевременно. Сначала фундамент и только потом стены с крышей.
В том числе ввиду крайней запутанности, сильной принципиальной затянутости и очень большой многогранности внутренних африканских конфликтов, как между отдельными государствами региона, так и между политическими и этническими группами внутри самих отдельных государств.
Решать их только в рамках нашего субъективного понимания о единственно правильном, за наш счет и нашими силами, как показывает наш пример Афганистана, глупо, затратно, и в итоге всегда ведет к поражению. Влезать в чужие трения ради сиюминутного решения собственной локальной задачи еще глупее и тоже фатально, пример тому итоги уже американского вторжения в тот же Афганистан.
Так что сначала необходимо стабилизировать обстановку, сформировать фундамент (экономический, политический, идеологический и даже просто медийный, с положительным образом России среди местного населения и его правящих элит) и только потом переходить к вопросу о постоянных базах.
Пока же, как показывает опыт нашей помощи президенту ЦАР, мы вполне эффективно можем обходиться временными пунктами дислокации, вроде учебных центров. Расширение поставок российских вооружений[10] все равно потребует организации процесса его освоения на местах. Стало быть, какие-то учебные центры все равно понадобятся. Как минимум.
Александр Запольскис
iarex.ru/articles/71861.html
27 октября 2019 22:00
Ссылки
| 