22.10.2014 01:21
Читая православную периодику, слушая передачи, нельзя не обратить внимание на измельчание, обмеление глубины религиозной проблематики в публичных выступлениях и спорах. Спорят о чем угодно – о мелочах, подробностях, тонкостях, сиюминутностях, но не о глобальных экклезиологических и сотериологических проблемах. Нет споров, подобных спорам вокруг природы Троичности, соотношения свободы и благодати или изображения Бога Отца. То есть, нет споров вокруг фундаментальных оснований, споров, которые неизбежно вовлекли бы с помощью современных возможностей в круг обсуждаемых проблем тысячи людей. Поэтому по определению невозможна ситуация, описанная Григорием Нисским (IV в.): «Одни, вчера или позавчера оторвавшись от черной работы, вдруг стали профессорами богословия. Другие, кажется прислуги, не раз битые, сбежавшие от рабьей службы, с важностью философствуют о непостижимом. Всё полно этого рода людьми: улицы, рынки, площади, перекрестки. Это торговцы платьем, денежные менялы, продавцы съестных припасов. Ты спросишь их об оболах, а они философствуют о Рожденном и Нерожденном. Хочешь узнать цену на хлеб, а они отвечают: "Отец больше Сына". Справишься, готова ли баня? Говорят: "Сын произошел из не-сущих"». И не стоит думать, что слишком разны эпохи. Сходство существует и очевидное.
Те «торговцы платьем» и «денежные менялы» тогда только вышли из гонений первых веков, мы тоже только вышли из гонений советского времени и так же как и тогда есть необходимость во многом разобраться. Но никто не задает тон, в отличие от той эпохи, никто не стимулирует дискуссии, хотя история дает массу примеров, когда фундаментальные споры формировали общественную среду, возбуждали мысль, мнение и действие. Можно вспомнить хотя бы дискуссии и споры Д.Бруно и Г.Галилея, И.Грозного и А.Курбского, Ф.Степуна и С.Трубецкого. В результате мы видим, что те народные «профессора богословия» понимали, для чего пострадали тысячи мучеников и исповедников. А именно - хотя бы для того, чтобы торговцы на улицах и рынках в спорах утверждались в вере и догматике. Таким образом, между ними и предшествующей эпохой была прямая связь, которая предохраняла их от скатывания в вольные трактовки и реформизм. Что касается сегодняшнего дня, то уместным будет вопрос - многие ли сегодня даже в ортодоксальной христианской среде чувствуют себя ответственными наследниками минувшей семидесятилетней эпохи гонений и мученичества? Судя по всему, нет, ибо серьезных споров нет, нет откровений, не слышно освобожденного от пут слова. То есть нет той самой спасительной связи, гарантирующей преемственность традиций. А это означает лишь то, что, если начнутся некие реформационные процессы, ничто не удержит Церковь от сильнейших потрясений.
Почему так происходит. Одна из причин, на наш взгляд, состоит в том, что сегодня почти полностью отсутствуют новые переводы святоотеческого наследия, новые комментарии на труды Святых Отцов. И это при том, что значительная часть того же Ефрема Сирина не переведена вообще, а большинство уже существующих переводов Василия Великого, Григория Богослова, Григория Нисского, Иоанна Златоуста, Афанасия и Кирилла Александрийских и других настолько устарели, что требуют повторного перевода и современного комментирования. И также при том, что у Русской Церкви имеется колоссальный опыт патристических переводов XIX в., когда труды Святых Отцов переводили четыре духовных академии (Московская, Петербургская, Киевская и Казанская), переводила и издавала Оптина Пустынь, а книжная серия «Творения Святых Отцов в русском переводе» выходила с 1843 по 1917 гг., то есть больше 60 лет, и продолжалась бы дальше, если бы не известные события. Можно лишь представить, как могли бы измениться, исправиться, улучшиться наши представления о многих сторонах Христианства, как усилился бы наш стремительно размываемый фундамент, если бы это наследие было нам доступно. Но сегодня переводы Святых Отцов делаются только отдельными энтузиастами на доброхотные копейки, к тому же эти энтузиастические переводы выходят крошечными тиражами, то есть почти никому не доступны. «Греческая патристика, - пишет историк О.Воскобойников, - родная для русской культуры, ее колыбель, переводится – и, следовательно, читается и обсуждается – во Франции, Англии, Германии, Италии и США в разы активнее, чем у нас». Это иллюстрирует библеист Андрей Десницкий наблюдением за происходящим на самом представительном ежегодном форуме «Рождественские чтения» в Москве. Там «из года в год можно слышать десятки докладов о взаимодействии с правоохранительными органами, о патриотическом воспитании, о миссии в местах заключения и возрождении казачества. А вот секция про Библию была всего пару раз - в остальных случаях не набиралось достаточное количество докладчиков, желающих порассуждать о толковании Библии». В данном случае не имеет значения Библия или Патристика – результат был бы тот же.
Можно обратить внимание на то, что не существует никакого специального центра условных «патристических исследований», который бы объединял переводчиков, координировал работу и, главное, пропагандировал их деятельность. То есть прежняя традиция, по выражению того же О.Воскобойникова «перевода языка одной культуры на язык другой» разрушена, утрачена, а новая не возникает. А поскольку нет новых переводов, нет указанной традиции, то, опять же, ничто не стимулирует мысль, не требует сравнений, анализа и синтеза, не возбуждает дискуссий, не противостоит миру. То есть нет богословия, которое бы ответило на актуальные вопросы современности, учитывая последние достижения современного общества. Можно вспомнить опыт псевдо-Дионисия Ареопагита, труды которого в свое время привлекли к Церкви и богословской проблематике пристальное внимание тысяч людей, многие из которых для понимания трудов этого богослова специально брались за греческий. Его Сorpus Areopagiticum комментировался столетиями, причем среди комментаторов были Фома Аквинский, Петр Испанский, Альберт Великий и др. Можно также вспомнить богословие и русскую религиозную философию конца XIX – начала XX столетия, давших имена протоиерея Сергия Булгакова, М.Тареева, С.Глаголева, В.Соловьева, С.Франка, Н.Бердяева, С.Фуделя и многих других. Именно тогда священник Павел Флоренский создает богословие, по справедливому замечанию Фэри фон Лилиенфельд, «полностью стоявшее на уровне всей современной ему науки». Разумеется, можно спорить об отдельных положениях работ П.Флоренского или С.Булгакова, но хорошо уже то, что существует предмет спора. Сегодня таких работ нет, как нет и споров, потому что нападки отдельных, весьма необразованных, «апологетов Церкви» на профессора МДА А.И.Осипова невозможно считать спорами. Богословие превратилось в религиозную публицистику с сильным площадно-трамвайным оттенком.
Можно предположить, что эта проблема связана не только с тем, что руководству Церкви по разным причинам, которые сейчас не будем разбирать, эта работа кажется неактуальной. Это вопрос исключительно «технический», административный, который, при желании, всегда можно актуализировать и решить. Гораздо более серьезная причина происходящего – отсутствие аскетического опыта (как у свв. Максима Исповедника, Исаака Сирина, Григория Синаита, Варсонофия Великого и др., стоявших у истоков аскетического богословия), который, будучи переплавленным в богословие, только и способен создать современное, в западной терминологии «коленопреклоненное богословие» (anbetende Theologie), отделенное от схоластической богословской традиции XVIII-XIX вв. Этот опыт сегодня никем не воспроизводится, вернее, если даже и есть аскеты и подвижники в скитах и монастырях, которые, разумеется, не ищут контакта с миром, то нет посредника между ними и миром, а значит этот опыт никому не доступен, источник бьет под спудом и не может утолить ничью жажду.
Также можно предположить, что этот процесс связан и с тем, что Русская Православная Церковь в рамках процесса глобализации вольно или невольно встроилась во всемирный процесс завершения эпохи метанарраций, эпохи, в рамках которой в современной философской мысли Запада, представленной двумя крупнейшими направлениями – континентальной и англосаксонской – давно уже нет места богословию. А те философы (Левинас, Рикер и пр.), которые «посмели нарушить запрет», говорят о Боге лишь как об «инаковости» и «пустоте». Но гораздо опаснее, если перед нами пример того, как, по словам Л.Карсавина «религиозность двигает богословие», вернее, даже упраздняет его. То есть руководство Церкви понимает, что «народная религиозность», признающая лишь то богословие, которое ей подыгрывает (именно здесь можно видеть истоки популярности работ А.Кураева), все равно не воспримет те истины, которые будут предложены в новых (или заново переведенных старых) святоотеческих трудах и поэтому соглашается с тем, что «заказчиком богословия» является упомянутая выше религиозность, а классическая патристика сегодня не нужна. Андрей Десницкий указывает на проблематику очень распространенной в печатных и электронных православных СМИ рубрики «Вопросы батюшке». «Богословские вопросы там отсутствуют напрочь (сложно и скучно), нравственные наставления относительно редки (с этим каждый сам разбирается). Львиная доля вопросов о том, что можно есть, что можно носить… чтобы не нарушить какого-нибудь табу. И еще поиски совета в конкретных житейских ситуациях: какие молитвы читать, если муж пьет или жена гуляет». Поэтому «воскрешение богословия» в лучшем случае будет произведено для очень узкого круга церковных интеллектуалов и богословов, а в худшем вызовет скандальные дискуссии, которые все равно никого ни в чем не убедят и лишь укрепят «народную религиозность».
Такого рода эпизоды имели место в Западной Церкви в XIV столетии, когда создавались предпосылки реформационных процессов. Можно вспомнить пример папы Иоанна XXII, крупного и авторитетного богослова, который выдвинул тезис о том, что до Второго Пришествия для праведников и грешников не будет ни рая, ни ада. После чего он столкнулся со столь мощной оппозицией верующих, образу мыслей которых противоречила эта концепция, что был вынужден отказаться от нее в пользу прежних представлений о немедленном вознесении после смерти праведников в рай и низвержении грешников в ад. В заключение нельзя не обратить внимание на то, что «религиозность, двигающая богословие» снизу это один из симптомов «прелезающего инуде» в нашу церковную среду протестантизма. Известный протестантский теолог Харви Кокс отмечает, что «если раньше теология создавалась в центре для последующего потребления на окраинах, то теперь направление движения меняется на противоположное… Если раньше религиозная истина провозглашалась «наверху» и затем по иерархическим каналам передавалась «вниз», то теперь концы этой вертикали поменялись местами» Дальше Кокс подчеркивает, что два явления требуют самого пристального внимания с их стороны – многообразие религий «и огромная, но смутная сила народного благочестия». Если вспомнить о широте распространенности в православной среде личных и весьма далеких от ортодоксии представлений о Боге, истине, Церкви, святых, о правоте богословов, той самой широте, которая уже дает основание говорить о «церкви в Церкви», то нельзя не согласиться с тем, что питательная среда для усвоения протестантского христианства в «light-версии» уже создана.
Будет ли решаться эта проблема? Пока, к сожалению, ничто не предвещает никаких движений в этом направлении. А это значит, что с каждым днем мельчает русло традиции, растет разрыв между церковной духовной традицией и традицией повседневности. Очень хотелось бы, чтобы над этим задумались те, кто «стоит у кормила церковного корабля» в наши дни.
.
|