Принято считать, что один из трех ключевых обетов монаха, даваемых им при постриге – это обет послушания. Но – кому?
Игумену монастыря, в братство которого он вступает?
Лицу, совершившему постриг?
Духовнику, которому он препоручается после пострига?
Если кто-то из названных трех лиц переходит на другое послушание (игумен становится епископом другой епархии и т. п.) – обет, высказанный ему, переносится на другого игумена, заменившего его в обители, или же личное послушание постриженика постригавшему сохраняется?
Понимаю, что сегодня считается, что тут "ничего личного": обет дается системе. При смене игумена и духовника монах все равно не может покинуть обитель. Своего рода правило левирата. Помер любимый муж – изволь идти за его брата (у мужчин такая форма называется сорорат).
Неловкость тут есть: юноша пожелал пойти за конкретным знаемым ему духовным наставником, но после его ухода из обители должен считать своим наставником и отцом назначенного духовно-постороннего ему человека, вполне иного духовного склада.
Но все же в чине пострига сказано: "Хранишь ли даже до смерти послушание к настоятелю и ко всей о Христе братии?"
Тем более очевиден богословский волюнтаризм "архимандрита" Дорофея Дбар, захватившего абхазский Ново-Афонский монастырь. Он пишет так: "Монах во время пострига дает обет послушания своему игумену (не начальнику, а духовному руководителю" (Христианская Абхазия, август 2012, № 8 (64), с. 15).
А невежи в богословии млеют от того, какой образованный, честный и духовный у них теперь пастырь...
|