Немного иронии под Новый год…
www.proza.ru – "С новым годом! С новым (Ибраев Геннадий) / Проза.ру"
(25.12.2015)
Свыше 2000 раз после «Р. Хр.» повторяется это избитое восклицание, в котором звучит много жизнерадостной надежды... в ущерб здравому смыслу.
Наглядное доказательство, что люди по – природе консервативны и что старые глупости, в окраске известного настроения, приобретающие для вас прелесть новизны, повторяются охотно.
– С новым годом! С новым счастьем! – ровно год тому назад восклицали мы, при звоне бокалов и блеске огней встречая появление новорожденного года, вылупившегося, как цыпленок из яйца.
Ровно год тому назад «новый год» был точно также полон для нас опьяняющей неизвестности, как тот бокал с искрометным и сверкающим вином, который мы поднимали в его честь.
Теперь этот шустрый мальчуган, «подававший надежды», обратился в годовалого старика, в греховодника, нас поднадувшего, – в пройдоху, которого мы отдаем с проклятием на съедение историографам.
Но «новый год» все таки вступает в старые порядки, а потому через год, когда мы будем сдавать его на расправу истории, с ним наверное повторится... старая история...
С новым годом! С новым счастьем!
Почему, однако, счастье должно быть непременно новым.
Уж не потому-ли, что старого счастья никто не видал?
Уж не считать ли счастьем оставшийся от пройдохи «старого года» экономический коллапс и коммунальные платежи отпущенные на свободу.
Как можно радоваться счастью, когда к лезут в карман потребителя, кажется что воду для наших ГРЭС везут с Бразилии, а тепло возят в чемоданах с мальдивских островов.
Нельзя ли поэтому обойтись со всем – без счастья?
И что такое за «штука» это «счастье»?
«Не в деньгах – счастье», кидая на банкиров и увесистых сазанов – бюрократов, завистливые взгляды говорят одни, другие добавляют: «…в их количестве», намекая на то, что при таких темпах инфляции скоро будем ходить с чемоданами, вместо портмоне.
Пословица эта служит живым доказательством человеческого лицемерия, но в основе своей, нужно сознаться, она все – таки кроет истину...
Деньги к человеку в большинстве случаев, приходят тогда, когда на эти деньги того, что нужно, не купишь.
В многочисленных …шопах и аптеках, заполненными заморскими, колониальными товарами вам не предложат молодости, здоровья, любви и розовых надежд.
Наконец, существует еще и другая пословица: «дуракам – счастье»...
Ну, согласитесь сами, что за удовольствие, продавать репутацию своих мозгов за деньги?!
Счастье—в любви?
Но любовь... опять же «ищет выгоду».
Притом любовь, это – такая роскошь, которая, говорят, доступна только писателям и артистам, званием не ниже народного.
А в такую пору любовь уже является горчицей после ужина.
Что касается до любви натощак, то такая любовь – «Любовь в шалаше» приносила с собой счастье только в те блаженные времена, когда шалаш являлся венцом архитектурного искусства...
Так в чем же счастье, черт возьми?
В иллюзиях, господа!
Только эта чудная способность жить самообманом и приносит с собою то, что мы зовем счастьем.
Включите центральные информационные каналы, вот где счастливая способность и дает возможность верить в вечность женской любви, в бессмертие славы, в могущество денег... и полнейшая свобода творить иллюзию.
И только великий, могучий русский язык способен передать эту иллюзию, искрометной фразой – «нас пустили по миру».
И, если это – так, – а это – так, – то восклицая «с новым годом! С новым счастьем!» – не отрицаем ли мы первой частью своего пожелания – вторую?!..,
Конечно, – да!
Каждый новый год уносит с собой частицу наших иллюзий, потому что заставляет нас, смотреть на жизнь трезвей...
Жизненный опыт и дорогие иллюзии, это – два понятия друг друга разбивающие и исключающие.
Пожелаем же друг другу сохранить за собой как можно дольше дорогие, скрашивающие неприглядные серые будни иллюзии!
Иллюзия – удел здоровых, как галлюцинация – удел больных.
А потому, читатель, – «С новым годом» и «С новым здоровьем», если старое у вас уже требует тюнинга.
Необыкновенный арестант
http://www.proza.ru/2015/12/23/805
Среди белоснежной пустыни, пролегающей от Гурьева, окруженные морозной мглою, неслись сани, запряженные парой белых как снег лошадей. Подле киргиза – проводника сидел закуржавевший усастый мужчина, а в санях, закутавшись в шубах, лежала важная особа. Вот пара прибавила шагу и понеслись по твердому насту к жилью, занесенному снегом, откуда видны были ползущие к небу струйки дыма. Лошади быстро влетели во двор земской станции.
Это было село, лежавшее на пути от Гурьева к Кустанаю. Усастый человек слез с козел и начал отряхаться. Вышедший на улицу хозяин узнал приезжего. Когда они вошли в избу, из мохнатой шубы и воротника вылупился земский казак, сбрасывая сосульки с закуржавевших усов.
– Кого везешь? Начальство? – спросил хозяин.
– Молчи, не твое дело! – сказал казак.
– Что же он нейдет в избу, ведь замерзнет, надо разбудить! Ишь стужа-то!... – заметил опять хозяин.
– Не твое дело! – повторил казак: – давай чарку водки да щей, а там... чтобы киргизы живо запрягали переменных! – Хозяин пошел распорядиться, хозяйка накрыла стол, Воротившись, хозяин опять обратился к казаку.
– Да скажи же, кум, кого везешь?
Но казак не моргнул, стал, крякнул, обтер усы и спросил! – Готово?
– Лошади стоят! – сказал хозяин. Казак надел совик, закутался с головой, вышел, сел в сани и сказал:
– Пшёл! – Лошади взвились.
– Что за притча! – сказал хозяин, не видавший гостей, которые бы не входили в такой мороз в избу.
Лошади мчались день и ночь. Казак изредка перекусывал, проводники – киргизы менялись.
– Бачка, чего ты его не выпускаешь? – говорил киргиз, кивая на закутанного проезжего.
– Молчи! не приказано, арестант!
– Бачка, он у тебя замерзнет, надо юрта погреть, озябнет! – говорил киргиз, жалобно посматривал.
– Черта! замерзнет!... Знай вези, не твое дело!
И опять белая степь, и белая бесконечная пелена стелется с клубами снега, вздымаемого бойкими копытами быстролетных лошадей.
Наконец, и большое село под Балхашом, с чернеющими избами и церковью.
Также бойко подкатили сани с проезжим и казаком к станции. Казака и здесь узнали. Народу вывалило видимо – невидимо. Даже отец Пинат пришел полюбопытствовать.
– Кого везете? – спрашивали знакомые сельские обыватели казака.
– Не приказано, детушки, сказывать. Давайте водки!
– Разве не пойдет чиновник в избу!
– Не положено ему выходить!
– Что за оказия, – дивились жители.
– Разве секретный какой? Государственный? – переспросил отец Пинат, припоминавший, что бывали здесь проездом и государственные «люди».
– Не могу сказать, – ответил казак: – хоть зарежьте! Только как далее путь, снежный али тарантас брать?
– Ну, Бог с тобой! – сказал отец Пинат, – до самой Кульджи снега навалило, да и морозец стоит.
Долго смотрели, открыв рты, станишники, когда, здорово выпив и закусив, старый верненский служака, взгромоздившись в сани, дал для ободрения в шею киргизу и лошади с санями скрылись из виду в морозном воздухе. Обыватели стояли, открыв рты, да так и остались.
Быстролетные сани были уже под Верным, пять дней мчались они без отдыха с таинственным проезжим, пока влетели во двор одного дома в городе и предстали пред лицом сурового блюстителя правды. Казак быстро соскочил с саней и явился в прихожую, подав толстый пакет.
– Ну, что арестовал? – спросил сурово служитель Фемиды.
– Так точно, в санях!
– А что же, ты его напоил?
– Так точно, ваше благородие, как стельку напоил, всю дорогу не просыпался!
– Хорошо! Развязать и внести на кухню. Арестанта вносили уже два местных казака и хозяин.
Неизвестный арестант был безмолвен, веревки крепко стягивали его тело, началось разматывание из овчинного меха и пары тулупов и шубы. Арестант молчал как убитый.
А гостиная и зала хозяина наполнилась между тем вице-мундирами и гостями самого деловитого вида.
– Да, господа, дельце! – говорил хозяин, потирая руки: – я нарочно призвал вас, чтобы начать при свидетелях. Садитесь, Акакий Карпыч!
Все слушали с вниманием. Хозяин предложил сигар. Все закурили.
– Дельце-с! – повторил он с расстановкой, – послал предписание и в 5 дней арестовали и привезли!
– По 1744 статье? – кто-то принял участие в судебном разъяснении.
– Да и по продолжении!!... И представьте – в 5 дней! Отлично исполнил казак, награды стоит. Привезли связанного!
– Преступление, по какому отделу уложения, – смею спросить?
– Молчите, все разберем! Пойдемте смотреть! – все последовали за хозяином.
На кухне стояла кухарка несколько с изумленным и задумчивым видом. В стороне почтительно стояли, вытянувшись три казака. В двери заглядывали обыватели. На столе лежал арестант. Все вошли и изумились.
– Так вот что! – воскликнули гости, устремляя жадные взоры на привезенного преступника, – Так вот что за сюрприз!
На столе лежало большое тело, тело было скользко, слизко, оно занимало всю длину стола, оно поджало хвост, как бы чувствуя свою подсудность. Но глаза его были злодейски налиты кровью и в то же время бессмысленно пьяны. Они стояли неподвижно, рот или пасть была глупо полуотворена. Но тело начинало шевелиться, ибо было поглажено теплой тряпкой.
Таким представился арестант взору гостей. Это был огромный осетр, в рост человека.
– Я приказал его арестовать, налить ему в глотку водки, завязать в шкуры и меха и привезти, и вы видите – живехонек! Каково! – комментировал местный служитель Фемиды.
– Ха-ха, ха! Да это чудо! – воскликнули гости.
– Вы понимаете, что это сюрприз к Татьяниному дню. Не можем же мы остаться равнодушными к alma mater! Vivat!
Да это был сюрприз для бывших студентов, готовивших торжественное пиршество.
Величественный и изукрашенный лаврами, явился сей арестант в знаменательный день на стол праздника, под ним были подложены листы из старого свода законов.
Лимон выражал около него уксус жизни. Гарнир переливался и неукоснительно дрожал. Гости аплодировали и гоготали. Хозяин произнес над ним вердикт по 1747 статье.
Все встали и взяли ножи! – Ура! ура! – раздалось кругом.
Затем последовал хор:
Как у дяди у Петра, да поймали осетра,
Ой калина, ой малина!..
Хлопали пробки, звенела посуда, слышались пространные
юридические речи, все ликовало, а пьяный осетр лежал и смотрел пьяными глазами, как его ели пьяные люди.
Дело об аресте пьяного осетра осталось в летописях истории края и в воспоминаниях, как о способах консервирования рыбы и доставке ее, за тысячи верст от волжских берегов.
| 