Сейчас среди Народных артистов СССР, получивших в советское время образование, народное признание, известность, звания находятся люди, осмеливающиеся говорить, что «никакой советской культуры не было, это была – антикультура». Мне, человеку без званий и степеней, человеку, у которого детство, юность и зрелые годы прошли в СССР, слышать подобную ложь невозможно. Хочется крикнуть всем пьехам и иже с ними: «Где у вас стыд? Господа!» А уж музыкальная культура в СССР была потрясающая!
 | 19 мая 2015. Детский коллектив «Факел», школа г. Москва. Руководитель, сценарист Елена Голубенкова. Музыка Александр Миловидов |
| |
 | 19 мая 2015. Детский коллектив «Факел», школа г. Москва. Руководитель, сценарист Елена Голубенкова. Музыка Александр Миловидов |
| |
 | 19 мая 2015. Детский коллектив «Факел», школа г. Москва. Фото после музыкального спектакля. |
|
Мне в жизни повезло. Я родилась в очень музыкальной семье. Правда, знаменитых музыкантов у нас в семье не было, но это просто чистый случай. Моя бабушка Эмма Адольфовна Пешель была удивительно одарённым человеком в разных областях и, прежде всего, в музыке. Она блистала как ведущая актриса в Новозыбкове в драматическом театре ещё до революции. Её фотографии в различных ролях можно и сегодня увидеть в музее имени Бахрушина в Москве. Она могла плести потрясающие кружева. Она успела сняться в Киеве в немом кино. Но главное у неё с рождения был абсолютный слух, из-за которого ей в Москве в Консерватории предложили поступать учиться на дирижёра. Однако так как 20 век только начинался, и тогда ещё не было ни одной женщины-дирижёра, ни в России, ни в мире, она побоялась быть первой. К тому же ей очень хотелось стать настоящей пианисткой. Училась бабушка у Нейгауза в одной группе с Гольденвейзером и, конечно же, стала бы знаменитостью, если бы ни семейные обстоятельства, из-за которых, она вынуждена была расстаться со своей мечтой. Обе её дочери и сын, став взрослыми, прекрасно играли на фортепьяно, но избрали себе совсем другие профессии, классическую же музыку все очень любили. Они научили любить музыку и своих детей, внуков Эммы Пешель. К музыкальной профессии имела хоть какое-то отношение только старшая дочь Эммы. Она проработала всю свою жизнь музыкальным работником в детском саду. Так сложилась жизнь. Была война и многое другое в её судьбе.
Что касается меня, то я не помню, был ли у нас в детском саду музыкальный работник. Вернее всего, что не был, шла война. Чудо ещё, что сады-то существовали в Москве, которую бомбили. А вот уже после войны я хорошо помню, что к нам на урок пения в школе приходил старичок с камертоном. Время было бедное, пианино ещё школа купить не могла. Старичок ударял камертоном по своим пальцам, и мы слышали тоненький звук, который старичок просил нас повторить. Надо было пропеть эту ноту, но к моему удивлению, далеко не все девочки могли это сделать. Школа была женской.
Тогда я впервые узнала, что у меня есть слух, а у подружек не у всех он есть.
Тех, у кого был слух, отобрали в школьный хор. Заниматься хоровым пением мы ходили в Дом пионеров, там было пианино. Многие подружки это чудо техники видели впервые. У нас же, благодаря бабушке, был дома прекрасный кабинетный рояль «Блютнер». Его бабуле ещё в её молодости подарил влюблённый в неё Гольденвейзер, чтобы хоть так быть с ней рядом. Это произошло, когда бабушка выходила замуж не за него, а за другого человека. Мой дед не имел к музыке никакого отношения и фактически сломал бедной Эмме сначала музыкальную карьеру, а потом и жизнь, бросив её в 1916 году с тремя детьми без средств. Рояль же свой, как она говорила, «подарок Саши» бабушка берегла всю жизнь до самой смерти, а умерла Эмма Адольфовна в возрасте 88 лет.
Этот рояль у нас всегда трудился. Бабушка, приходя с работы, садилась за инструмент и играла по 6-8 часов. Иногда на нём играла моя мама. Ещё реже бабушка усаживала за него меня, чтобы научить играть. Но петь я всегда была рада, а вот играть гаммы по часу, как того требовала бабуля, мне было лень. Так играть я и не научилась. Зато из школьного хора меня отобрали в хор Дома пионеров, где я получила много настоящей радости общения с подлинным искусством. Наш хормейстер высокий стройный старик, удивительно талантливый человек Лябиков Иван Сергеевич выбирал замечательный репертуар для нашего хора, в котором сочетались русские народные песни с советскими патриотическими произведениями. Мы пели многоголосные произведения классиков и репертуар академических хоров. Тем самым, приобщаясь к многогранной музыкальной культуре. А ещё каждую субботу Иван Сергеевич раздавал нам бесплатные пригласительные билеты на концерты в Колонный зал Дома Союзов. Там для детей по воскресеньям проходили лекции-концерты. Например, рассказывали о Рахманинове, потом мы слушали его произведения. Рассказывали о Рихтере или Когане, и эти знаменитые мастера играли для нас. А сколько было ещё всяких конкурсов детских хоров, где мы участвовали! Нас, как лауреатов потом удостаивали чести самим петь в Колонном зале, при публике, состоящей, когда из таких же, как мы детей, участников самодеятельных коллективов или даже из взрослой публики. Ох, как мы и радовались и тряслись от страха одновременно на этих «смотринах» лауреатов. В домах пионеров кроме хоровых кружков было ещё множество всяческих других. В Киевском доме пионеров Москвы был удивительный краеведческий кружок. Вёл его потрясающий педагог, фронтовик Беклешов Борис Леонидович. На войне его ранило, он при ходьбе хромал, но при этом не только водил ребят по лесам, полям в походы. Учил плавать на шлюпках и байдарках, читать топографические карты, по-настоящему дружить, влюблял ребят в природу, учил видеть каждый лист, каждый цветок под ногами и беречь их. Он ещё знал море чудесных песен. Это были фронтовые песни и песни узников лагерей, самодеятельные песни. Например, от него я узнала песни Визбора и Высоцкого, Кима и Никитиных. Каждый вечер у костра, это был ещё и импровизированный концерт песни. Пел кто-то один, или пели все вместе, но душа при этом наполнялась чем-то очень ей нужным, настоящим. После такого вечера у костра нельзя было совершить подлость, предать товарища, сказать, что тебе что-то лень сделать на общую пользу. Душа была уже другая, большая, вмещающая столько, сколько раньше в ней не было! А ведь нам тогда исполнилось всего 14 лет. Позже я много бывала в походах с разными людьми, пела с ними песни у костров, но такого единения и восхищения жизнью, человеком, счастья бытия уже не было, как в Мещёрской краеведческой экспедиции, которую для нас придумал Борис Леонидович Беклешов. Замечательный педагог, фронтовик, коммунист.
Из моей «походной» биографии вспоминается ярко поход по «Лесистым Карпатам», так назывался маршрут в путёвке. Кроме радости встреч с красотой и новыми местами, было незабываемое удовольствие от украинских, гуцульских и цыганских песен. Каждый вечерний привал, где-нибудь на красивой лесистой горе начинался с того, что ставились палатки для ночлега, и выбиралось место для костра. Любая работа лучше спорится с песней или просто с «мурлыканьем» себе под нос чего-нибудь. И начиналось пение. Украинцы вообще очень музыкальный народ, а когда хорошее настроение, да все молоды, да все рады петь и плясать по любому поводу, то никого не удержишь. Что только ни пели, и как только ни плясали, казалось бы, уставшие за день туристы. Все же прочие с восторгом подпевали. В советское время в походах бывали люди всех национальностей. Помню огромный, смешливый Богдан из Полтавы, когда начиналось вечернее пение, своим зычным басом запевал, например: «Служив козак пры вийску, мав рокив 23, любив вин дивчиноньку, та с сыром пырогы». Даже ,не зная, украинского языка туристы, не могли удержаться, чтобы ни подхватить: «И посидали блызко як тилько то моглы, вона его целуе, а вин йст пырогы». У меня до сих пор в ушах звучат : «У трэмбиточку заграю, заграю, загуду, зи своим милым ридным краем розмову поведу», «Ревэ та стогнэ, Днипр широкый», «Верховина, маты моя», « Мак червоний миж житами, срибный мисяць над полямы», «Тече вода каламутна, дивчинонька,чем ты смутна». Я сейчас умышлено записала все эти слова, как они запомнились в 59 году. Я не знаю украинский, но нам всем это не мешало вместе петь и радоваться. Произносили мы русские девчата и парни эти слова так, как запомнились они нам на слух. Среди туристов были два цыгана, и у одного из них Степана имелась скрипка. Он её носил на ремне, как обычно носят гитару. Как же Стёпа чудесно играл! Во время пения других он аккомпанировал поющим, а сам, положив голову почти на смычок, раскачивался в такт музыке и закрывал глаза. Всем своим небольшим телом помогал мелодии. По нашей просьбе он мог играть всё, что душе было угодно. И всё чудесно! Степан был настоящий, талантливый музыкант, самородок. Мы все дружно уговаривали его идти учиться куда-нибудь музыке, а он только скромно улыбался и радовался, что его игра так нас трогает. Среди любителей пляски в туристической группе отличался чеченец Артур. Что он выделывал ногами – это не пересказать, не повторить! Степан играл залихватские мелодии, а мы все подхлопывали Артуру в такт и каждому, хотелось подвигаться так же с ним вместе. Но повторить его коленца было совершенно немыслимо.
Когда я была студенткой МГУ, то занималась сразу в двух студенческих хорах. Один был – Академический хор студентов МГУ, а другой – хор Оперной студии. Участие в обоих этих хорах приносили мне колоссальное удовольствие. С помощью Оперной студии я выучила наизусть все оперы, которые мы пели. Не только хоры, но и партии всех певцов и мужские и женские. В нашей студии все партии пели студенты МГУ и его сотрудники. Например, у нас великолепно пел партию Онегина инженер по технике безопасности с химического факультета. Татьяну пела студентка пятого курса механико-математического факультета. Однажды в «Иоланте» заболела одна наша исполнительница небольшой партии, и мне пришлось выручить спектакль. В «Травиате» получился казус с Виолеттой, она забыла текст в конце последнего действия. Ей надо умирать, а она смотрит на меня в ужасе, забыв слова. Хористка-подруга поработала суфлёром, чтобы Виолетта «умерла», как задумано, было Верди.
А со знаменитым Академическим хором студентов МГУ, где мы только ни бывали! За границей было много интересных концертов и встреч. Однажды в Болгарии нас на Шипке пригласили посетить храм, который был очень красив, его всегда показывали туристам, особенно ещё и потому, что с ним было связано русско-болгарское братство, как бы скреплённое этим храмом. Мы вошли внутрь, он был пустой, службы в нём давно не проходили. И кто-то из наших студентов запел, все подхватили, хор наш многоголосный, акустика храма изумительная. Такого удовольствия от музыки и восхищения человеческим гением у меня давно не было. Мы фактически пропели гимн Красоте! Восхищение искусством такое же у меня было позже в Домском соборе в Прибалтике, куда я привезла своих школьников на экскурсию. Даже самые озорные из мальчишек после органного концерта вышли потрясенные.
Много и с наслаждением мы пели, разъезжая по Союзу в мои студенческие годы и позже. Но особенно мне запомнилось наше участие в ХУ съезде комсомола в 1966 году. Съезд закончился грандиозным концертом. На сцене стояли сотни участников разных хоров и присутствовали разные известные певцы. Мы находились в центре огромной сцены Кремлёвского Дворца съездов. Наш хор запел песню Пахмутовой из фильма «Тревожная молодость». И вдруг на словах : «Не думай, что всё пропели, что бури все отгремели, готовься к великой цели, а слава тебя найдёт! И снег, и ветер, и звёзд ночной полёт, тебя моё сердце в тревожную даль зовёт!» зал в едином порыве встал и запел с нами. И потом мы запеваем, зал подхватывает. Это были наши советские любимые молодёжью песни Островского, Фрадкина, Дунаевского. У тысячного зала делегатов съезда и гостей было подлинное состояние счастья и единения! Мы все были единым целым в эти минуты!
Вот это и было настоящей советской музыкальной культурой, и пусть не лгут современные господа, что её не было!
Ханутина
|