Сравните два мнения и скажите, кто из этих двух людей должен занимать должность руководителя Россотрудничества и кто должен быть выкинут на помойку истории и больше никогда не занимать НИКАКИХ должностей, кто должен быть репрессирован и чьи дети тоже должны быть репрессированы, за свою предательскую позицию к части русского народа и кто должен получить шанс исполнить историческую миссию. Мое мнение в заголовке.
Мнение №1
Александров: Необходимо добиваться восстановления российского влияния в Прибалтике.
Я хотел бы поговорить о той стратегии, которая у нас должна быть в будущем на прибалтийском направлении. Начну с оценки политики, которая проводилась в отношении стран Прибалтики в предшествующие годы.
Скажу честно, у меня не очень высокая оценка тех достижений, которые мы имеем на этом участке работы. По-существу, мы худо-бедно смогли оформить развод с этими республиками после краха СССР, а затем никакой внятной стратегии-то и не было. Мне кажется, что такая ситуация во многом объясняется двусмысленным положением стран Прибалтики, которые, с одной стороны, являются частью постсоветского пространства, а с другой, уже интегрированы в евроатлантические структуры.
И если в отношении стран СНГ стратегия сейчас более-менее выработалась и устоялась, то про Прибалтику этого сказать нельзя. Если говорить о СНГ, то сейчас взят курс на реинтеграцию постсоветского пространства в различных формах в зависимости от конкретной страны. Возможно, с одними странами будет более тесная реинтеграция, вплоть до создания Евразийского союза. С другими, возможно, будут более мягкие формы интеграции, предусматривающие укрепление уже существующих структур – ОДКБ, ЕврАзЭС итп. А вот в отношении стран Прибалтики определенности пока нет.
Встает вопрос: рассматривать ли Прибалтику как уже отрезанный ломоть, который навсегда перешел в чужую сферу влияния? Или все же относиться к этому региону как ко временно утерянной части постсоветского пространства, возвращение которой в естественное состояние желательно и необходимо? До последнего времени преобладала первая точка зрения. Считалось, что поскольку страны Прибалтики вступили в Евросоюз и НАТО, то вопрос закрыт. Этим, в частности, объяснялись многие бестолковые ситуации в российских действиях в отношении Прибалтики, когда, например, пытались заткнуть рот организациям соотечественников, которые боролись за соблюдение прав русских в своих странах; когда уклонялись от поддержки там акций протеста русской общественности путем введения санкций против стран Прибалтики, как это было, например, после сноса «Бронзового солдата» в Эстонии. Этим же подходом объяснялась и очень «скромная» позиция, которую заняли наши власти в связи с референдумом о русском языке в Латвии.
Сейчас в России меняется власть и скоро в должность президента вступит Владимир Путин. Поэтому, думаю, можно будет ожидать более инициативной и наступательной внешней политики. По-крайней мере, такое впечатление возникло у меня на основе анализа внешнеполитической предвыборной программы Путина. Видимо, вновь избранному президенту придется определяться и с дилеммой в отношении Прибалтики: продолжать прежний курс, либо сформулировать приоритеты, исходя из того, что Прибалтика – естественная зона привилегированных интересов России.
Я – сторонник второго подхода. Считаю, что надо добиваться восстановление российского влияния в Прибалтике. Русские цари в течении веков боролись за контроль над этим регионом, а Горбачев с Ельциным в одночасье отдали его нашим геополитическим конкурентам. Между тем, этот регион важен для нас не только с геополитической и экономической точек зрения. Он важен с точки зрения этнического единства русской нации. В Латвии и Эстонии проживают относительно большие русские общины, которые не пожелали ассимилироваться. И через двадцать лет после приобретения независимости этими государствами их русские общины продолжают сохранять устойчивые связи с русским миром.
Взяв курс на реинтеграцию Прибалтики, нам не следует пугаться противодействия НАТО и Евросоюза. Следует исходить из общеизвестной исторической аксиомы – в мире никогда не бывало и не будет вечных союзов и коалиций. Все такие образования рано или поздно распадались или переформатировались. Поэтому полурелигиозный трепет перед НАТО и Евросоюзом давно пора сдать в утиль. Эти структуры столь же преходящи как и их предшественники. И те кризисные явления, которые происходят сейчас в мировой экономике, в значительной степени подтверждают эту точку зрения.
И даже не важно, является ли этот кризис структурным, ведущим к краху современного финансового капитализма, или очередным циклическим кризисом, который в конце концов будет преодолен. Главное – в том, что кризис отражает изменение баланса мировых экономических сил. Если мы посмотрим на ситуацию, которая была после окончания Второй мировой войны, то Соединенные Штаты давали 50% мирового ВВП. Сейчас они дают 20%, и то по сильно натянутым данным. Таким образом, США превратились из экономической сверхдержавы в пусть крупного, но все-таки не доминирующего мирового экономического игрока. Да и вместе с Евросоюзом США дают не более 40% мирового ВВП. Таким образом, мировой экономический баланс сил кардинально изменился, а за этим неизбежно последует изменение военно-политического баланса.
Поэтому Соединенные Штаты уже никогда не смогут быть сверхдержавой, такой, какими они были раньше. А Европейский союз испытывает очень серьезное напряжение. У меня нет уверенности, что они смогут преодолеть эту ситуацию. В свое время и Советский Союз тоже не смог преодолеть такую ситуацию. Причина этого довольно проста – в условиях кризиса за сохранение такого большого союза кто-то должен платить. И у меня есть большие сомнения, что у немцев есть желание бесконечно платить за поддержание этого союза. У РСФСР, как мы помним, не оказалось желания продолжать субсидировать СССР. Поэтому, возможно, будет серьезное переформатирование европейского пространства. А, с другой стороны, мы видим, что на постсоветском пространстве усиливаются реинтеграционные тенденции. Это открывает определенные возможности для нашего влияния на ситуацию в Прибалтике.
Если мы принимаем как основную цель восстановление нашего влияния в данном регионе, то надо, как говорится, определить направление главного удара. Известно, что нет ничего хуже, чем удар «растопыренными пальцами». Поэтому надо найти ту точку бифуркации, воздействие, на которую приведет к резкому изменению всей политической реальности в прибалтийском регионе. На мой взгляд, наиболее перспективной страной с этой точки зрения является Латвия. Именно она превратилась сейчас, выражаясь словами классика, в «слабое звено в цепи империализма». Именно в Латвии наметился узел самых разнообразных противоречий: экономических, политических, этнических. С другой стороны, исторически Латвия наиболее близка России в культурном отношении. К тому же, там проживает наиболее обширная в Прибалтике русская община.
Проведенный недавно в Латвии референдум о статусе русского языка свидетельствует о том, что русская община достаточно сплочена. И попытки в течение 20-ти лет вытеснить русских из Латвии, ассимилировать их, разобщить их, сделать их деклассированными элементами, – эти попытки, по-существу, обанкротилась. То есть русские действительно представляют собой мощную силу, они могут артикулировать свои политические интересы и сплоченно выступать на политическом поле. Это уже, само по себе, крупное достижение.
С другой стороны, референдум по статусу русского языка показал, что возможности для реализации интересов русской общины в рамках нормального политического процесса исчерпаны. Ну, а интересы эти понятны – русские хотят быть в Латвии равноправными гражданами, они хотят иметь политическое представительство, участие в управлении государством, свободно развивать свой зык и культуру и не быть дискриминированными в экономической сфере. Это противоречие чревато межнациональным конфликтом.
Сейчас уже очевидно, что даже натурализация не помогает русским полностью реализовать свои гражданские и политические права. Как показал опыт партии «Центр согласия» после последних выборов, наличие гражданства и формальной лояльности латвийскому государству вовсе не гарантирует допущение русских к государственному управлению. А на референдумах любые значимые инициативы русской общины будут блокироваться латышским большинством. Противостояние приобрело чисто этнический характер.
К тому же, это противостояние искусственно подпитывается нашими геополитическими противниками из-за рубежа. И поскольку такое антирусское влияние из за рубежа имеет место, то Россия, в свою очередь, обязана оказать соответствующую поддержку русской общине. И если сами русские Латвии готовы бороться за свои цели не только парламентскими методами, то и Россия должна помочь им самыми разнообразными средствами. Но пока какой-либо существенной поддержки со стороны России нет. Видимо, это объяснялось нежеланием ссориться с Западом, нежеланием, чтобы была какая-то дестабилизация в этом регионе. Но Россия не может во всех вопросах идти на поводу у Запада. У нас есть свои коренные интересы, которые мы в праве отстаивать, даже несмотря на некоторые внешнеполитические неудобства и экономические потери.
Поэтому мы должны взять твердый курс на изменение политической системы Латвии таком образом, чтобы там была исключена какая-либо дискриминацию русского меньшинства с точки зрения доступа к рычагам государственного управления. А это со временем приведет и к изменению внешнеполитического вектора Латвии. И в качестве первого шага необходимо добиться устранения от власти нынешней политической элиты, сделавшей карьеру на русофобской внутренней и внешней политике. Вместо нее к власти в Латвии должна прийти коалиция, включающая представителей русской общины и латышских политиков, разочарованных прозападной ориентацией своей страны. По мере того, как влияние Запада будет ослабевать, возможностей экономически поддерживать Латвию у него будет все меньше. В этих условиях будет усиливаться протестная активность, в том числе уличная. Организатором и координатором этой протестной активности вполне могли бы выступить русские организации. В Латвии существует инфраструктура русских организаций, которые способны возглавить общественный протест. А Россия могла бы оказывать им разнообразную поддержку, используя отработанную на Западе методику взаимодействия с неправительственными организациями страны пребывания.
В каких формах это будет проходить? Я недавно опубликовал статью «Латвия на пути к межнациональному конфликту: анализ итогов референдума о статусе русского языка». Там я обрисовал некоторые сценарии. В принципе, и сами представители русской общины Латвии, такие например, как Александр Гапоненко предлагают некоторые меры. Речь идет о проведении референдума по статусу русского языка среди неграждан, затем – об избрании от неграждан некоего представительного органа – «парламента неграждан», который бы мог защищать интересы этих жителей Латвии в политическом поле. Со временем можно было бы организовать «русские комитеты» в каждом городе и районе, где компактно проживает русское население. Эти комитеты стали бы инструментом мобилизации русских жителей для уличных акций и связывающим звеном между ними и лидерами русской общины.
Необходимо также использовать региональные различия в Латвии. Территориально Латвия структурирована так, что есть регионы с преобладанием русского населения (Латгалия и Рига). Это – ключевые точки, где реально возможно организовать очень серьезное давление на власти страны. Теоретически можно предположить избрание в Латгалии народного парламента, который поставил бы вопрос об автономии этой территории. А в Риге логично было бы выдвинуть требование расширения самоуправления, бюджетной самостоятельности, добиваться принятия постановлений, упраздняющих этническую дискриминацию русских и способствующих повышению сплоченности русской общины.
Сочетание уличных протестов, акций гражданского неповиновения, требований автономии для Латгалии и дипломатического давления Москвы, возможно, вынудит латвийские власти пойти на серьезные переговоры с русской общиной о реформе политической системы. Если же этого не произойдет, то ситуация в Латвии продолжит развиваться по пути эскалации межэтнического конфликта вплоть до его перехода в силовую фазу. В этом случае Россия должна быть готова вмешаться в ситуацию по сценарию конфликта в Южной Осетии в августе 2008 года.
Мнение №2
Косачев: Потенциал российской «мягкой силы» в глобальной политике.
Прежде всего, хотел бы поблагодарить за приглашение выступить на 6-м Всероссийском конгрессе политологов, поскольку у любого практика всегда есть желание, так сказать, сверить часы с теоретиками. А я представляю именно практиков, Россотрудничество. По мере размышлений над тем, как нам продвигать интересы страны в культурно-гуманитарной сфере, я и мои коллеги пришли к выводу, что без понимания предмета, законов жанра и той специфической среды, в которой распространяется «мягкая сила» (а о ней пойдет речь в моем выступлении), эффективно работать не получится.
Автор концепции «мягкой силы» политолог Джозеф Най, как многим здесь хорошо известно, определяет ее как «способность получать желаемое при помощи привлекательности, а не силы или денег». Простая формула, в которой, однако, заложено очень много. От логичного вопроса – «а где ж ее, собственно, брать – ту самую привлекательность?», до вывода о том, что тот, кто проигрывает в привлекательности, обречен тратить больше и сил, и денег.
Вообще «мягкая сила» как средство влияния одних государств на другие существовала, практически, всегда. Но ее значение существенно выросло именно в ХХ веке, отмеченном высокой идеологизацией международных отношений. Мы можем сколько угодно спорить о правильности-неправильности тех или иных идеологий, но отрицать тот факт, что СССР имел союзников не только по принуждению, но и по убеждению, нельзя. Революция 1917 года многое изменила на планете, как не менее мощным фактором влияния на умы позже стала решающая роль СССР в разгроме нацизма. Который, кстати, тоже опирался на идейных сторонников и за пределами Германии: было немало тех, кто восхищался внутренними успехами «Третьего Рейха». Впрочем, у многих это прошло, когда этот самый Рейх пришел к ним на танках. А ведь если задуматься, вместе с другими танками – теми, что были введены в 1968 году в Прагу, стала стремительно терять в эффективности и «мягкая сила» Советского Союза.
В этом смысле можно утверждать, что характерным признаком наступившей эпохи «мягкой силы» (а о ней, судя по всему, уже можно говорить как о наступившей) является то, что «жесткая» сила начинает не столько внушать уважение и желание слабых примкнуть к сильному, как в прежние времена, сколько дает оппонентам повод для дискредитации самого государства, применяющего силу. В итоге военные победы, экономические блокады, шантаж и угрозы начинают обходиться, что называется, себе дороже.
При этом реалии информационной эпохи в чем-то уровняли или, по крайней мере, нивелировали различия между малыми и большими государствами. Более того: новая реальность еще и в разы повысила роль негосударственных акторов. Сегодня некоторые рейтинговые агентства, к примеру, или мощные медиа-концерны имеют гораздо большее влияние на мировые или региональные дела, чем целые государства.
Ключевое в «мягкой силе» – это имидж государства. Но это такой предмет, который а) не статичен – он может меняться, причем, порой, даже одномоментно «обваливаться»; б) отнюдь не всегда поддается целевому формированию и управлению, ибо его носителем является не только и не столько власть, но сам народ, страна в целом, включая ее историю, достижения, культуру и т. п.; и вообще в) не во всем зависит от вас самих.
Это важный момент: не всегда получается управлять даже собственным имиджем. Именно об этом В. В. Путин говорил на июльском совещании послов и постоянных представителей Российской Федерации: "Пока надо признать, образ России за рубежом формируется не нами, поэтому он часто искажён и не отражает реальную ситуацию ни в нашей стране, ни её вклад в мировую цивилизацию, в науку, культуру, да и позиция нашей страны в международных делах сейчас освещается как-то однобоко".
Т. е. в сфере имиджевого позиционирования государств в мире существуют бренды, которые они продвигают сами, а есть и анти-бренды, ярлыки, которые, так сказать, приклеивают им. И дело здесь не обязательно в заведомой лжи, а именно в разных трактовках, как и в разных возможностях для утверждения собственных трактовок одних и тех же событий. В одной и той же ситуации Россию, к примеру, представляют как спасительницу малых народов от агрессии, и как зловредного «оккупанта». И проблема доминирования одной из точек зрения отнюдь не в большей правильности одной из них, а, скорее, именно в масштабах «мягкой силы», направленных на обеспечение этого доминирования.
Речь не идет окаких-то заговорах «мирового империализма» против России. Сам «мировой империализм» (в лице США), кстати, совсем недавно оказался жертвой такого рода технологий. Был взят частный проект – антимусульманский фильм – и сознательно раскручен не против его частных авторов, а против США. Можно ссылаться на свободу слова и на непричастность государства – но, как бы то ни было, факт искусно использован антиамериканскими силами в собственных целях. Техники манипуляции сознанием и информацией сегодня все более осваивают самые разные силы, и монополии тут нет ни у кого.
В чем же мы можем видеть потенциал российской «мягкой силы», коль скоро на дворе, можно сказать, наступила именно эпоха «softpower»? Этот вопрос нередко считают своим коронным козырем оппоненты России и/или ее власти. Подается он всегда в такой форме: «ЧТО Россия может противопоставить правильным ценностям Запада – свободе, демократии, справедливости? Коррупцию, неэффективные суды, условно независимые СМИ и партии, репрессивную полицию?». На этом дискуссия предполагается завершенной, поскольку вопрос риторический, вернее – предполагающий единственный ответ. А коли так – то, мол, не суйтесь со своим «уставом» в «наш монастырь» цивилизованных стран, пока не достигнете того же уровня в том, в чем они успешны: в демократии, в технологиях, в социальных стандартах. Логично?
На деле тут сразу несколько уловок и подмен. Прежде всего, конкурировать предлагают на чужой площадке – в том, в чем есть
заведомое преимущество другого. Это как составлять мировой рейтинг стран, производящих балалайки. Конечно, балалайки не дают привлекательности, как ее создает развитая социальная система. Однако далеко не все поддается экспорту. Как экспортировать уникальный исторический опыт, цивилизационный отрыв, века эксплуатации колоний, льготы от нынешних мировых диспропорций в финансах и ресурсах? Если бы можно было бы получить мгновенный социально-экономический эффект от копирования чужих институтов и моделей, это бы немедленно произошло повсеместно.
Европейские ценности и институты являют собой безусловную «мягкую силу» Европы, делают ее максимально привлекательной в глазах других народов. Но возникает вопрос – почему другие страны так стремятся именно вступить в ЕС, коль скоро дело именно во вполне универсальных (т. е., по идее, поддающихся тиражированию) ценностях и институтах? В чем проблема, если рецепт благополучия столь очевиден? Бери, копируй, воплощай – и, как говорится, «заживешь как в Европе».
Кстати, именно это европейцы говорят многим из рвущихся в Евросоюз: зачем вы так настоятельно добиваетесь формального членства? Стройте у себя евродемократию, что вам мешает? И заживете как мы! На деле же многие восхищенные европейским уровнем жизни и благополучием не пытаются воплотить у себя все европейские ценности и практики дословно, а банально эмигрируют в Европу, добавляя ей проблем.
Предлагаемые рецепты благоденствия порой выглядят похожими на фразу, приписываемую Марии-Антуанетте: «Если у них нет хлеба, пусть едят пирожные!». Не думайте о защите своей экономики, главное – правильно отстроить партийную систему и т. п. Между тем, по мнению С. Хантингтона, бедность – «одно из главных, а может быть, самое главное препятствие для демократического развития». А вот рецепты и технологии преодоления бедности почему-то никто не экспортирует: конкуренты, судя по всему, никому не нужны. Зато страны Азии, сделавшие первоначально ставку на экономический рывок средствами государства и мало рассуждавшие о ценностях, пришли в итоге и к должному функционированию политсистемы.
Вывод прост – если всем вступить в тот же Евросоюз нельзя просто физически (как невозможно, например, присоединить к Москве всю прочую Россию, чтобы обеспечить московский уровень жизни на Камчатке – а как хотелось бы такого простого решения, не так ли?), а копирование чужого опыта с повторением того же результата затруднительно в силу естественных различий (не в ценностях, а в реалиях), значит, нужны какие-то собственные модели развития.
Это отнюдь не означает отрицания того же европейского опыта – там, где он реально универсален, а не уникален: например, в обеспечении прав человека. Но этот опыт должен быть включен в интересы национального развития и благополучия собственного народа. Если это, к примеру, требует определенной защиты отечественного товаропроизводителя, значит ее нужно осуществлять, даже если вам извне будут говорить про радости «открытого общества» и «рынка без границ». У тех, кто говорит, тоже есть свои товаропроизводители со своими интересами, и чаще всего дело именно в них, а не в ценностных идеалах. В условиях кризиса это особенно заметно.
Но как найти свой путь, который бы обеспечивал и благополучие, и внешнюю привлекательность, и неконфликтность с универсальными ценностями и принципами? И что может предложить в этом плане Россия с ее реально существующими коррупцией, социальным расслоением, претензиями к выборам? Здесь еще одна уловка: проблемы выдаются за ценности. Мы сами видим эти проблемы и хотим их не экспортировать, а преодолевать. И успех в их самостоятельном преодолении будет несомненным фактором привлекательности страны, добившейся этого самостоятельно, без включения в чужие готовые оазисы благополучия. Также как и снижаться привлекательность будет не потому, что вы не достигли идеала, а потому, что вы недостаточно последовательно боретесь с проблемами – это тоже нужно понимать трезво.
Ведь подмена и в том, что нашу нынешнюю ситуацию выдают за конечную цель (дескать, и хотели построить коррумпированную систему). На самом деле это – увы, неизбежная, но совершенно точно промежуточная стадия. Со всеми вытекающими проблемами. Глупо ее противопоставлять тому, чего достигли начавшие раньше и имевшие иные исходные условия. Но сразу прийти на финиш не получится, как говорилось в известном фильме: чтобы стать женой генерала, надо выйти замуж за лейтенанта и помыкаться с ним по гарнизонам.
Понятно, что некоторым – но немногим – удастся заполучить себе и генерала: место в ЕС. Но на всех неженатых генералов точно не хватит. А вот способный лейтенант имеет шанс стать генералом. Россия предлагает себя именноне как цель, но как путь. И путь вполне реалистичный для тех, к кому она обращается. Может ли какая-нибудь из среднеазиатских республик бывшего СССР стать в ближайшей перспективе Швейцарией или Норвегией? А подтянуться до уровня России при ее поддержке? А сама гарантия такой поддержки не является ли таким же преимуществом страны, ее предлагающей, как привлекательность той же Швейцарии? Что разумнее и эффективнее – прочитать книгу «как быстро стать миллионером?», вести образ жизни миллионера, не имея на то средств, или пойти 5 лет скрупулезно и методично учиться менеджменту?
Россия может предлагать другим не красивые идеалы, а реалистичные, применимые именно к их странам, разработанные в тесной и честной кооперации модели решения общих и индивидуальных проблем. Предлагая не рыбу, но удочку. Российский подход может опираться на три «столпа»: сотрудничество, безопасность, суверенитет. Ибо именно они являются ключевыми компонентами для саморазвития, а не дотационных или подчиненных схем взаимодействия с более сильными государствами.
Сотрудничество на равноправных условиях, без навязывания идеологий, моделей правления и обязательной геополитической или цивилизационной ориентации. Это ближе к исходному равенству, которое подразумевалось между основателями Евросоюза, чем к нынешней модели отношения евро-атлантических структур с «соискателями» по логике «учитель-ученик», «старший-младший».
Условием для поступательного развития является внутренняя и внешняя безопасность государства. У России есть ресурсы для того, чтобы обеспечить безопасность, как и суверенитет своих партнеров, поскольку она не заинтересована в их зависимости от третьих стран, но и не стремится включить их в некую реинкарнацию империи. Концепция «интеграции без инкорпорации» вполне может быть успешной для восприятия национальными интеллектуальными элитами и обществами.
Самым мощным ресурсом – и не до конца задействованным – российской «мягкой силы» является Русский мiр в самом широком смысле, в чем-то по аналогии с известной мировой Франкофонией. Это не только русскоязычные сограждане и соотечественники в России и за рубежом. Но все, кто так или иначе связан с Россией, ее культурой, языком. На русском говорят по некоторым подсчетам от 270 до 300 млн. чел., это один из шести языков ООН, рабочий и официальный в СНГ и других структурах. Проблема глобального Русского мира в том, что он пока довольно разобщен, разбит на поколения и диаспоры, не стремится к консолидации. Собрать его воедино – это и есть наша общая задача, общая – в смысле: не только государства, но и общества.
Но в принципе почему мы так любим прибедняться и недооценивать себя, нацию, которая победила Наполеона и Гитлера, запустила человека в космос и освоила самую большую страновую территорию планеты, создала уникальную культуру? Почему мы должны все это отбросить только потому, что у нас еще не все политические институты функционируют так, как в Люксембурге, или не разрешены однополые браки?
Есть более древние цивилизационные константы, уходящие истоками в традиции, в религии, в базовые этические нормы (уважение к старшим, помощь ближнему, семья, честь, достоинство, любовь к Родине). Именно это поднимает народы на защиту Отечества, рождает национальных героев, сплачивает в годы испытаний, помогает сохранить нацию после столетий чужеродного ига, привлекает другие народы. Ведь если бы единственным мерилом привлекательности были бы достижения по единственной шкале: успеха/неуспеха в реализации некой, так сказать, обязательной к исполнению цивилизационной модели, то никто бы в мире не говорил о французской кухне, итальянской моде, немецком качестве, британском консерватизме, американской мечте, загадочной русской душе…
В Россию едут миллионы мигрантов, легально и нелегально, невзирая на ожидаемые проблемы; мы занимаем первые места по числу привлеченных иностранцев – потому что мы такие неуспешные? А ведь в рейтингах эффективности «мягкой силы» фактор миграции среди основных, и, думаю, еще недооценен в полной мере.
Часто проблемы начинаются оттого, что мы сами начинаем ретранслировать вовне образ неудачника, собственной вторичности по отношению к более удачливым, общего тупика. В то время как другие страны, имеющие проблемы посерьезнее наших, излучают оптимизм и уверенность в будущем.
«Мягкая сила» – это не набор технологий и инструментов. Ее носителем является каждый, от президента до туриста. У нас немало проблем, и они справедливо критикуются дома и за рубежом. Это в порядке вещей, это неотъемлемая часть демократии. Но и мы здесь в России, и наши доброжелательные критики за рубежом хотим одного: чтобы Россия стала современным демократическим государством с собственным лицом, какое есть у Америки, Франции, Германии, хотя их и объединяют общие ценности.
Ценности России не отличаются от таковых у этих стран, но она должна пройти свой путь к тому, к чему пришли европейцы и американцы – через свои гражданские войны и периоды тоталитаризма. Можно заимствовать институты, но нельзя взять чужой опыт. Наши нынешние проблемы и усилия по их преодолению – это часть нашего национального опыта, который необходим каждому народу для формирования его собственной государственности.
|