Оригинал Роман Парисов , «ИД Свободная пресса» – svpressa.ru 10.05.2015 11:52
На миру и смерть красна: диалог поколений и общность судеб Русского мира на изломах эпох.
Роман Парисов: отрывок романа о новой войне

Перед читателем – отрывок нового романа, концовка которого доделывается в связи с контекстом на Украине. Завязка, однако, романтическая – два друга-москаля стартуют в Малороссию «по невесты». В Крыму негаданно подзадержались. Вдруг – война!.. С обеих сторон кровавыми язвами обнажаются судьбы.
Попытка всестороннего осознания конфронтации, как реалистичного, так и метафизического, подводит героев к решающему пределу: раздвоение и крах – или мучительный поиск и возрождение истреблённых смыслов.
* * *
Как упоителен, как роскошен летний день в Малороссии! Как томительно-жарки эти сладострастные южные веси!.. Проворными своими дланями – дорогами, райским наречием своим – стрёкотом исступлённых цикад, свежим дыханием своим – встречным бризом обещают они истомившемуся страннику скорое расслабление в объятиях великого, неизмеримого Чорного моря!.. Пока же… в поле ни речи. Всё как будто умерло; изредка лишь сверху, из небесной глубины просвистит да и торкнется глуховато в возлюбленную землю какая горемычная чайка, не нашед для себя в небесах прокорма. Рубины, опалы, аквамарины эфирных насекомых сыплются над пепельно-чёрным морем наливных подсолнухов. Нагнувшиеся от непомерной своей тяжести неубранные их голова, едва колыхаемы ветерком, кажется, забылись седою беспомощной полудрёмой… ибо некому собирать урожай, покуда некуда и продавать окоченелое в прогоркших семенах подсолнечное масло, и так уже несоответствующее по ряду показателей и стандартов требованиям ВТО… но небо!.. небо, его чистое зерцало – застыли, потонувши в нём, все земные звуки… как полно сладострастия и неги малороссийское лето!
Такою роскошью блистал один из дней начала жаркого августа две тысячи… тысячи… тысячи…. – когда дорога, вёрст десять после Мелитополя, аккурат близ селения Новоакимовка, вдруг вздыбилась-взметнулась багряным трёхсотметровым заревом, а привычный ленивый покой малороссийского полдня пронзила адская канонада!.. Десятки пейзан повыбежали тогда босиком али кого в чём ни застал тот ужасный грохот из своих вмиг поослепших, покосившихся мазанок, истошно призывая детишек, в растерянности и оглушеннии метаясь вдоль магистрального шляха с надеждой единственно остановить хоть какой-либо автотранспорт… Последний же, словно понёсший конь, почуял близко смерть свою и безумно летел напролом, норовя не по воздуху, так по чужим железным хребтам проскочить сквозь то гиблое место…
Вот со страшенным грохотом сверзилась с неба гигантская горящая шестерёнка и, подбив дорожный столб, срикошетила на шоссе, юлой пустилась меж шальных автомобилей…
– ... давай по газу!! – я зарычал, проснувшись сразу.
– Ха, Феличка, ну ты дал. Осколок за десяток километров достать может.
– Война, что ль, началась?.. Да хотя кто пойдёт на Украину… И какой осколок?! – вжимался я в сидельные пружины.
– «Грады» рвутся, – невозмутимо Дрон отметил. – Я по учебке ещё звук тот помню, ни с чем не сравнить. Вон оперение понеслось реактивное.
– Ну-пля… курортобстрел?! И мы… опять что ни на есть – да в самом эпицентре!..
Меж тем те жуткие хлопки всё учащались, и мы жестоко доминировали на взъерошенном шоссе, привычно и сосредоточенно делая всех по обочине иль где по чём возможно было... Из лесу откуда ни возьмись показались подводы со слегка одетыми возбуждёнными гражданами. По флангам обгоняли их столбы пыли, в которых проглядывали военные, ещё советские, тёмно-зелёные «зилки»… Мелкие солдатики им за борта цеплялись из последних сил, висли на подножках… вот кто-то там не удержался, покатился… поднялся, заорал вослед…
– Ну ты смотри – как саранча, спасаются вояки! Нет чтоб людей сначала проэвакуировать…
– А то у них в заводе, Дрон. Ведь всю свою историю народом прикрываются… – привыкшись чуть, я молвил. Презрев и скорость и опасность, и страх, бегущий рядом, я вслушивался в дробные раскатистые взрывы и упоённо задыхался рваным встречным ветром, силясь вспомнить что-то…
Да, взрывы пели о войне, а ветер дул уже о море… и синий ржавый рваный ветром щит вдруг вырос у дороги, означив направление разъездов: Геническ слева, а за ним… Сиваш!.. направо – Перекоп!! Каховка!.. впереди – Чонгар!! Ну что, Дрон, ничего не встанет у тебя при этих звуках?! (История–яп-пёна-мать, зовёт, девятый класс!) Ничто не ёкнет, когда вдруг слева, чуть поодаль, откроется, как будто лужица, но вся ж белым-бела, а следом вон ещё, и понеслась – лиманы, островки, заливы – чудесный земноводный лабиринт, у горизонта слитый со свинцовым небом! И коли не жара – то можно бы подумать: лёд! – ан нет, не грязный лёд, не тёмный сахар… то мёртвые солончаки сковали всё непроходимой грязью. Ни травки не ласкает взгляд. Гниющие, зловонные водоросли бурыми рядами стелются лишь вдоль берега… кой-где сизая полынь торчит на отмелях да солянка краснеет… стремительно проносятся по низкому небу тревожные облака, пронизывая серебристые хороводы гогочущих чаек-хохотуний, и врезается в смятённый воздух нестерпимый полынно-сероводородный смрад.
И что же, что ж тебе так режет, режет-сводит душу – печалью горькою, но в то же время радостным и светлым чувством – бесконечного простора и свободы?!
– Ро-о-одина…
– Да-а, Ро-одина…
– Ведь Родина же… а, Дрон?
А сколько совсем рядом где-то лисьих нор, канав, траншеек, блиндажей, ячеек, дотов, дзотов и воронок – изрезано, растерзано ими всё и так пересечённое насквозь пространство от моря и до моря… А сколько безымянных трупов наверняк разложено вот тут, в соляном мелководьи, и сколько бесприютных душ нашли пристанище средь мечущихся чаек?..
А сколько – не нашли?!
Машину, Дрон, останови. «Ура, ур-р-ра-а-а!..» – доносит мелководье, да уже явно так… ты слышишь, Дрон?.. – то павшие в обеих наших войнах приливом встали и, что ни ветерок, так подымаются в атаку… (Но – никого вокруг.)
А знаешь, Дрон?.. ведь время – пыль, для бытия или вселенной мы тут с тобой – настолько же и так, как здесь, тут и сейчас – вот ты – …ну, скажем, – Андрюшенко. Да – Николай Ананьевич, советский лётчик. Семнадцать мессершмитов на счету.
– Ну да-а-а… а ты?
– А я, браток, К-Карета! Каретников, то бишь. Шо – Сёма, не слыхал?!. Ну, про тачанку уж слыхал ты точно, а це ж моё изобретенье, нэ в гордость лишнюю. Вот тут мы уж раскроим – с тобою, брат, и настоящее, и будущее – в пыль!
– Ах, в пыль? Так ты махновец, что ли?..
– А ты без батьки нашего как здесь, на юге, представлял?.. Перекопско-Чонгарскую операцию Красной Армии, мать иё ити, а?.. двадцатого-то года?.. Как в школе было сказано тебе учителкой истории с протёртыми глазами?!
– Не знаю, как учителкой… но мы!.. не можем... позволить!.. таким, как ты вот тут – упрекать – товарища Фрунзе и товарища Бл-люхера!! – которые, исполняя свой пр-р-ролетарский долг, под шквальным огнём, по гр-рудь в холодной и солёной воде – фор-рсировали залив Сиваш!..
– …а население окрестных сёл им часом добровольно не вело ли броды?!. У-у-у-у-у! в учебниках нэ пышут?.. Теперь меня послушай, Андрюшенко. Эх, кабы не герой ты будущей войны… Под дулом тогда местных всех согнали и вперёд поставили, чтоб, сука, их телами та броды разминировать для красных! И не так чтоб много, но то и дело там и сям вдали салютик из оглоблей, вопли, плач… – обычно дело: ридну мать подставят красные под пули. Но то назавтра, а на ставке совещание: бои-и-ится нас комиссария, иш-шь как бережёт! Через Сиваш нас подпирает латышами, чтобы назад ни-ни, а с флангов – Первой конной! И – вперёд! Ну – мы союзнички же вроде… Я – батьке: ну шо, красных сто тыщ, белых тридцать, нас тыщи три… – И дэ только наша нэ пропадала! – цокнул тильке батько. И вот – идём, три часа идём, три часа плывём, ползём в тепловатом таком соляном месиве – как кто, хто как, как где, где хто, хто по колено, где по горло – всё под картечью. Хто цел, руками из трясины пушки вырывают, коней, повозки та тачанки… – Эй, Горобець! Ты жив? – Да жив покуда. – А ты, Вислый? – Та, за ухо задело… Ну и молись, чтоб не за х… Вот так, шуткуем вроде помаленьку, шоб не совсем уж дуба дать… Вода-то согревает, ещё помнит лето, а на ветру уж минус десять!.. Ступаем к берегу уже, и слышим – свист… ещё, ещё… то белые по отмели. Нихто ж такую перспехтиву и предположить не мог, свистают все отряды… И свежачком гарцуют, суки, в атаку вроде лезут, силу кажут, ну сечь щас будут… А мы – ну приползли как будто из воды… морскые чуды… нате нас, берите… И вот мироновцы, те красные кавалеристы, мать-то их разэтак, шо наперёд мы просочили редкой цепью, как тут и расступились с миром, и как тут гаркнул Кожин страшно: «Хлопци-и-и! Р-робы грязь!!» – и как тут развернулись все мои красавицы до единой, а их бэз малого четыреста, и хрен их так заткнёшь водой гнилою даже, да как посыпался во Врангеля свинец страшенным ливнем… Никто тогда не спасся, всех покосили… кого на берегу подорубили… Ну а назавтра, видя наш успех и славу, а также «под угрозой самых суровых репрессий», мать-то их ещё раз, все красные пошли – ось це уёбци… ан ить прилив же ж был уже тогда… бар-раны, господи прости. Ось тогда местных и порасхуячылы на минах…
– Ты это… ты поаккуратней.
– А ваших, красных, тогда десять тысяч нú за што смело, давай долой политкорректность. Ить там в воде ж всё дело: там начался прилив! чуть выше – и п…ц: кто просто потонул, кого и с берега решили. Зато – в тот день же – Блюхер – как же – Ленину под козырёк: «Южный фронт ликвидирован!» – а кем?.. а с кем?.. а силами какими?.. а жертвами?!. Тьфу, отсосанцы! Нэ можу бильше я росповидаты… Докладай уж ты, шо ль, Коля. – тяжело откинулся Каретников.
– А я чего, – закашлял Андрюшенко (что-т приуныл ты, брат.) – Уже не те герои… Короче, тоже переправа, но – нанизу. Ну, Мелитопольская операция, год сорок третий. И – нанизу. Ну, как и вы, переправлялись. Но – организованно: грузовики, артиллерия, танки… на рамных опорах. Мост понтонный. Немцев, с-сука, пр-рорва, как саранчи: 60 бомбардировщиков, 50 истребителей… и – на тебя всё… А тебя-то, Коля – всего двенадцать! Ну, считай, спартанцев – в воздухе. А ты, Коля, – ты – самый главный – ты один. Од-дин! Двен-надцать, ты прикинь! И ты – ведущий!! И ты должен… ты должен всех прикрыть-покрыть их, Коля. Всех!.. – кто на земле. Ведь ты ведущий! – для тех, кто в воздухе. И на тебя все смотрят… и те, кто на земле… А фрицы… переправу пристреляли!.. с-суки. И как ни вправо, что ни влево взглянешь – то наш вдруг самолёт, а то немецкий бульк в Сиваш иль в берег врежутся прям на плацдарме… Грохот-то какой… Я чувствую – совсем хана нам, силы как неравны – и тут… вдруг слева – багряное такое солнце, и – ведомый мой, Григоровский Витя, а я и не заметил сразу, как он отделился – со всшкиперенным полыхающим хвостом меж немцами заделывать фигури… На бреющем, потом мёрвых петель нарезал ещё штуки четыре… нет чтоб ему катапультнуться – так он в их капонир на полной…. Ну, и в дым… Такая лебединая вот последняя песня… – выглотнул Андрюшенко. – Подарок командарму.
– ….А что ж ему дарить-то, с-суке? И что же дальше было, Коля?... ну, Николай Ананьич? Сдержали вы ту переправу чи…
– Нет, Сёма. Там и железа не считал никто, не то что трупов. Штуки три я пропорол ещё, а там сам чувствую – под сердце что-то, следом и в живот, лишь справа дёрнул пулемётом – и катапультой вознесло так высоко, так сладко, что перестал я вдруг вокруг считать потери, простит меня товарищ Сталин… поскольку выстроился мир передо мной, как есть, не знаю, как сказать-то, но в общем, как в кино иногда это… и так поплыло мне вокруг легко и ясно, что приземлялся ведь среди своих, и думал тупо-сладко – вот, принимайте, братцы… ну, вот и приняли – очередями: в живот, и в пах, и в голову, а там уж потерял сознанье.
– …Це по ошибке?!
– Наверно, шут их знает. И через день скончался, в медсанчасти. И с почестями похоронен где-то рядом. Но в моей смерти красных бойцов прошу не винить! – голову приподнял Андрюшенко.
– Дурак ты, Коля, – Стёпа спокойно сплюнул. – Хочь… и уважаю я тебя. Только я вот знаю, Коля. За меня кого винити. Уж сколько ждали там, на берегу, оснóвний корпус красных, в кустарниках кохалися от пуль белоармейцев – и як пошли уж самомстийно до Симферополю…. Це е: «пыд уклонення вiд командування Красной Армии принялы мы ришення: видти з подчынэння и самим идти на Днепро.» Мы ж анархисты или хто?! И вот там-то, с-сука, почитай, в колыбели нашей и взяли нас красные: велено, батько, на Гуляй-поле – на совещание!! – гонец от них. Ну, коли тако отличие – так и повернули мы, и загляделись путём на полынь-природу местную, а как обставили нас хлопчикы з Пэрвой Конной со шмайсерами наперевэс – так не примэтилы: общую ведь думу думали, советскую… а птички щебетали так ещё, солнышко было… Вот и порешили нас, как есть, всех до единого… Коля.
– …
– А столько друганов осталось ваших, Коля, красных – ещё и с Сиваша, и с Евпатории, и с Керчи, з Ялты – то ж видели ребята нашу гарность, шо и Вторая ваша Конная входила в Севастополь – так спрашивали дывчины: вы хто?? – ребята отвечали сходу, гордо: – «Мы – махновци!!» – и сразу кулебяки, сыр – и цiлунок взасос… Эх, хлопци… Каб не наше время…
– Времена не выбирают. В них живут и умирают, – очень отстранённо молвил Андрюшенко.
Не замечая этой фразы, продолжал Карета:
– Ось и от руки Миронова Фили лично, посколь я вчасно не спромогся достать свой маузер, шобы шмальнуть этого гада… Нет, сгинул я не там, не под Мелитополем; я тут лежу, с братами с моими – тут! – в мёртвом, глубоком загаше Сиваша, солёною водой дыша уж девяносто лет в общей руськой нашей кровавой могиле… И я, Фёдор Каретник, простой русский пахарь, винахiдник тачанки и завсегдашняя правая рука батьки нашего Махны – я завещаю вам – кто там вы бы ни были – русские, новороссы, малороссы… хохлы, коцабы: не надо!!! Не бейтесь больше, не деритесь, не воюйте… една кровь же, ребя! баб целуйте больше! детишек растите! поля робьте… Одна ж в нас кровь…
И утопли вопли Сёмы Каретникова где-то рядом, и Андрюшенко тихо сгинул – под памятником, правда, (а може, и неправда), аккурат напротив, килóметров за двадцать…
Но нет, господа. Я всё ж люблю этот остров, память о новой России и мечту о старой, эту нищую и непутёвую демократию, тупую, никуда не нацеленную энергию исторически обречённого украинского неофеодализма… возросшую было в советские времена богему Ялты и Коктебеля, и даже полную архитектурную ущербность Симфи, и абсолютную советскость поведения нынешних местных, и ветряные порывы несильно нужных даже коренному населению диких степных трав – Центра, Запада, Востока… индустриальную Арабатскую мечту, чудо которой не сталось ещё нам увидеть!.. Я столько ведь отдал всему этому реального своего летнего времени, что, Боже, должен же я как-то отчитаться?!
(…а може, и перевернуть здесь всё к чёртям?..)
И – слушайте, господин Аксёнов: вы здесь, при преодолении этого чуткого острова – вы здесь ни при чём! Ну, вздумалось Вам поднять спозаранку и придать похмельное состояние тогда ещё досапывавшему двенадцатый свой сон, наверняка имевшему законную, молодую утреннюю эрекцию и ни о какой такой победе над красными и не помышлявшему двадцатидвухлетнему врангелевскому офицерику Ричарду Бэйли-Лэнду: – видно, спал-таки крепко, скот… (Но, думаем, не лжёт Аксёнов, было такое!..) А то б и восстал и разнёс с похмелюги всю Красную кавалерию 16-дюймовыми снарядами на льду-то – а плёвое дело было реально – и прервал бы паршивый мальчишка симфонический ход истории!.. (Иль, судя по свидетельствам, то кто угодно мог бы сделать…) И вот не охватил тогда, господа, шквал вдохновения подунывшую Белую Армию – так и др-рапали себе, с-суки, кто куда в порта.
А вон смотри, Дрон, слева-ка: Арабатская стрелка – любопытнейшее явление природы: песчаная коса шириной в два километра и длиною более сотни… ты прикидываешь уже?.. бездна всевозможных резервуаров окружают её!.. Вон и весёлые Арабатские нефтяные качельки тянутся – господи, джунгли индустрии!.. перегонные, очистительные, обогатительные, нефтеплазменные… насосы газовые модерновые – не видишь ты всего этого разве?! А посредине-то шестирядное шоссе пролегает со всеми европейскими делами, мечтами и прибамбасами – не пышит ли оно сверху тебе своими едкими летними флюидами?! А дальше всё – пля-яжи, пляжи с девчонками!.. катера и яхты, да бунгало, да небоскрёбы с рефлектирующими стёклами, ну, как у нас в московском Сити…
«Литейный-Сплендид», короче…
Справка «СП»
Роман Парисов. (Род. 1965.) Москва. Окончил Институт иностранных языков им. М. Тореза. Переводчик. Семь лет трудился над созданием первого в своём роде толкового словаря испанских неологизмов. Работа получила резонанс в Испании.
В 90-х совладел фирмой-импортёром европейских вин. Впоследствии работал на радио «Голос России» диктором испанского отдела. Первый роман – «Стулик» (Большая Книга-2006, лонг-лист).
Снимок в открытие статьи: пункт пропуска Чонгар. Основной пограничный переход между Крымом и Украиной /Фото: Виктор Коротаев/Коммерсантъ
|