putnik1.livejournal.com 22.08.2015 21:00
putnik1.livejournal.com 23.08.2015 04:00
Ну что ж, давайте, благословясь, о Либерии. То есть, не совсем о Либерии, - если только о ней, то писать, положа руку на сердце, почти нечего, - а о свободе, без которой человек, как известно, как птица без крыльев. А с которой, соответственно, тоже как птица, но с крыльями...
Не корысти ради
Тот факт, что живыми людьми торговать нехорошо, Великобритания, как известно, осознала раньше всех, но не раньше, чем рабство перестало экономически оправдывать себя. Зато когда осознала, взялась исправлять положение жестко, вешая на реях вчерашних желанных партнеров, решивших продолжать бизнес вопреки воле правительства Его Величества и интересам Сити. Изъятый товар, однако, надо было куда-то девать, его, как правило, выпускали на ближайшем берегу Африки, наивно полагая, что черный черного всегда поймет. Однако места выгрузки, как правило, не совпадали с местами загрузки, а племен на Черном Континенте много, причем «черным товаром» тогда приторговывали многие, - и в итоге, освобожденные вновь попадали в кандалы, если не на вертел.
А еще круче было с теми, кого доставляли Англию. В 1772-м все королевство потрясло «дело Джеймса Сомерсета», чернокожего невольника из Виргинии. Парень прибыл в метрополию с хозяином, сбежал, но, - на Кентщине негры тогда не водились, - был пойман и должен был в наказание быть перепродан на Ямайку. А высшее общество, к тому времени уже проникшееся вошедшим в моду гуманизмом, встало на дыбы. Дело дошло до суда, и его честь, в ужасе от политического значения своего приговора, каким бы он ни был, прошел между капельками: основываясь на законе 1702 года, постановил, что в Вест-Индии рабы, конечно, есть, а на английской земле рабов нет. Так что м-р Сомерсет ни на какую Ямайку не поедет, а выслать его нельзя, ибо, согласно еще одному закону, тоже 1702 года, никто не мог быть выдворен из Англии, если не совершил преступления и не осужден судом.
В итоге, к последней четверти века по туманному Альбиону бродили 14-15 тысяч абсолютно свободных чернокожих, представленных самим себе. Ни к какому полезному труду приставить их было невозможно, они бродяжничали, попрошайничали, кое-кто ударился в криминал и попал на виселицу, и все это работало на пользу сторонникам рабства, с удовольствием указывавшим пальцем на «социальную угрозу», связанную с освобождением «природных рабов». Нужно было искать какой-то выход, и дело взяли в свои руки добрые самаритяне. Поначалу бедолагам обустраивали ночлежки, обучали языку и начаткам ремесел, но этого было явно мало, и некий Гренвилл Шарп, эсквайр и, судя по всему, очень хороший человек, начал искать варианты реальной помощи, создав, в конце концов, «Комитет освобождения несчастных чернокожих».
Задумка филантропов заключалась в том, что здорово было бы создать в Африке особую «землю свободы», где освобожденные рабы могли бы жить безопасно, - естественно, под опекой матушки-Англии. Идея встретила понимание, нужные деньги собрали по подписке, а чего не хватало, добавило Адмиралтейство, - но с условием: искать счастья для негров не где угодно, а в районе полуострова Сьерра-Леоне (запад Африки), где, по мнению правительства, в не очень отдаленном будущем Royal Navy не помешает база. Филантропы, ясен пень, радостно сказали yes, солидный промышленник Генри Торнтон, кузен м-ра Шарпа, основал «Компанию Сьерра-Леоне», в уставе которой, помимо «расширения торговли с Западной Африкой», было записано и «содействие в репатриации бедным черным людям» с целью «нести учение Христово в дикие края», - и…
И в 1787-м первая партия «бродячих негров» (351 человек), частично с потерпевшего крушение близ Ливерпуля невольничьего корабля, а частично взятых по итогам облавы в припортовых районах и решивших, что Африка лучше каторги, сошла на берег. Аккурат в интересующих Адмиралтейство краях. Имея запас продовольствия, инструменты, несколько кураторов от Компании и 60 белых уличных проституток (власти Ливерпуля воспользовались случаем). А также документ на владение участком земли, скрепленный отпечатком пальца некоего Наима Бана, вождя местных темне, рекомендованного Адмиралтейству разведкой, а м-ру Торнтону знающими людьми, как «христианин в душе, который никогда без крайней нужды не нарушит слово».
Чунга-чанга, синий небосвод!
Как ни странно, так и вышло. Понимая, чем могут кончиться внутренние раздоры и, упаси Боже, свара с местными, репатрианты проявили благоразумие. Самых буйных и склонных к криминалу, по-тихому прибили, проституток разобрали в жены и те стали весьма добропорядочны, а во внешней политике следовали указанию «уважать добрых туземцев». Со своей стороны, Наим Бана, оказавшийся, в самом деле, порядочным и гуманным человеком, просьбу белых партнеров «помогать и проявлять заботу» принял всерьез и, поскольку крайней нужды не случилось, ничего не знающих беззащитных пришельцев опекал, защищал, учил жить. Так что, в Лондон с оказиями доходили самые благоприятные новости, а Компания м-ра Торнтона приносила акционерам солидные дивиденды.
Оценив преимущества проекта, в скором времени, - после окончания проигранной бриттами Войны за независимость США, - именно на Сьерра-Леоне обратили внимание британские чиновники, уполномоченные решать, что делать с неграми, вставшими в ходе событий за короля Георга. Таковых было много и они в награду за лояльность получили свободу, а также участки земли в Канаде, но холодный климат Новой Шотландии нравился далеко не всем, а потому родилась идея перевезти тех, кому морозы совсем не по душе, - всего 1131, - в теплую Африку, где уже созданы некоторые условия. Теперь, после прибытия уже не просто бывших рабов, а людей солидных, при оружии и опыте его использования, а равно и каким-никаким скарбом (правительство Его Величества не поскупилось), поселение встало на ноги и могло за себя постоять.
Вскоре ранее безымянный поселокполучило название Фритаун (Свободный Город), затем – статус британской территории, управляемой резидентом «Компании Сьерра-Леоне», и стали люди жить-поживать да добра наживать, по ходу дела находя и общий язык. В полном, между прочим, смысле слова: в первой партии были негры из самых разных племен, а «вторая волна» дедовских наречий отродясь не знала, пришлось придумывать собственный «крио», разбавляя ломаный инглиш идиомами из местных диалектов. С местными при этом по-прежнему ладили, но не сливались, полагая себя не «дикарями», а «креолами». То есть, «почти белыми». И с настоящими белыми тоже дружили, не позволяя, однако, садиться себе на шею. Тем паче, что англичане подвезли еще и марунов, мятежных негров с Ямайки, а это были уже вовсе оторвы, с которым шутить не рекомендовалось.
В 1796-м черные получили совещательно представительство при резиденте Компании, а в 1800-м, поднажав и пригрозив англичанам бунтов, добились учреждения выборного муниципалитета и суда присяжных, после чего, когда 1808-м Фританун с окрестностями стали официальной колонией Великобритании, были признаны полноправными подданными Его Величества. А подданными они, к слову сказать, оказались очень сознательными и более чем лояльными: именно их силами осваивались прилегающие территории, их ополчение воевало со всеми, с кем надо было, подавляя бунты «несознательных» аборигенов и ощущали они себя вполне англичанами, несущими нелегкое, но почетное бремя белых.
Ни о какой «независимости», разумеется, не помышляя, ибо и так были хозяевами всему, что не шло вразрез с планами метрополии, каковые их вполне устраивали. А после того, как в 1827-м во Фритауне торжественно открылся Фура-Бей, - первый в Африке университет европейского типа, - его выпускники-креолы второго-третьего поколений стали костяком низовых администраций Англии на всем континенте. В Лондоне, естественно, аплодировали. Но еще раньше на исключительно удачный эксперимент англичан обратил внимание некто Пол Каффи, американский судовладелец, имевший торговые интересы в этом районе Западной Африки. Обратил, оценил и сделал выводы, которыми в Штатах поделился с людьми, которым эта тема была очень близка.
Американская мечта
Вопрос о рабстве очень многих волновал и в США. Там, после изобретения «хлопкового джинна», оно было выгодным и актуальным, однако рост числа свободных негров и концентрация рабов, все больше проявляющих тенденции к бунтам (о чем я очень подробно писал в книге про США, так что повторяться не стану), многих дальновидных людей не на шутку пугали. Не потому, что грех, а по вполне конкретным причинам. Кто-то указывал на «врожденные преступные инстинкты» чернокожих и их «природную распущенность», кто-то боялся конкуренции, кто-то, как позже Авраам Линкольн, полагал, что «двум расам не следует сосуществовать», кто-то еще что-то.
Короче говоря, идея «негры или рабы, или в Африке» имела немало сторонников, считавших, к тому же, - как, например, великий демократ Томас Джефферсон, - что США в перспективе не помешают свои колонии, а «свои» негры могут создать плацдарм в потенциально перспективных точках. Где, помимо всего, - тоже ведь важно! - «будут полноправными людьми, а не вечными париями». Ну и, справедливости ради, следует признать, что к идее «автоэмансипации», - то есть, отъезду на «историческую родину», - склонялись и некоторые свободные негры, в отличие от большинства, никуда ехать не желавшего, ибо страшно, да и опасно, пользовавшиеся полной поддержкой и либералов, и умных расистов.
Так что, Полу Каффи было с кем говорить. К белым он, самбо, - сын выкупившегося на волю африканца и индеанки-вампаноаги, - в расовом плане отношения не имел никакого, но был крайне религиозен и весьма зажиточен. Много думал, много читал, состоял в переписке с Гринвеллом Шарпом, «заболел» идеей «возвращения» и посвятил ее реализации жизнь и значительные средства. Впрочем, расходы окупались: с помощью британских друзей, м-р Каффи получил подряд на перевоз эмигрантов во Фритаун, чем и занимался до своей смерти в 1817-м, активно пропагандируя идею колонизации «черной Америкой черной Африки» среди лидеров свободных чернокожих и вашингтонских политиков, став, можно сказать, «предтечей» Американского колонизационного общества.
Организация эта, основанная в 21 декабря 1816 года в вашингтонской гостинице «Davis Hotel», была по составу тяни-толкаем, объединившим, казалось бы, несовместимое, а инициатором ее создания стал виргинский политик Чарльз Фентон Мерсер. Обнаружив в архивах Ассамблеи штата протоколы дебатов на тему «а неплохо бы, пока нас тут всех не порезали, вывезти негров в Африку», состоявшихся после восстания Габриэля Проссера в 1800-м, он счел тему заслуживающей внимания, включил свои немалые связи, вплоть до влиятельного конгрессмена Джона Колдуэлла и министра Роберта Финли, которым его аргументы пришлись по душе. И дело пошло.
Уже на первом заседании, где самого Мерсера по личным причинам не было, нашли общий язык такие разные люди, как убежденный расист Джон Рэндолф, умеренный расист Генри Клей и либерал Ричард Брэнд Ли, - все эти имена ныне золотом вписаны в историю США. Поговорили, покричали и пришли к выводу, что «негры, разумеется, тоже люди» и, возможно, даже не «проводники всех бед», но «из-за непреодолимой ущербности, происходящей от их цвета, они никогда не смогут объединиться со свободными белыми этой страны». И следовательно, всем будет лучше, если вывезти «свободных цветных людей, проживающих в нашей стране, в Африку или в другое место, которое Конгресс сочтет целесообразным, но, разумеется, с их согласия».
Обретение Рая
Очень скоро стало ясно: сторонников у идеи "Черных нах!" больше, чем можно было надеяться: филиалы АКО очень быстро появились в большинстве штатов, кроме разве Нижнего Юга, - Миссисипи, Флориды и так далее, - где рулил Царь-Хлопок и рабский труд был эффективен, а свободных чернокожих было исчезающе мало. При этом, каждый филиал считался самостоятельной единицей, связанной центральным офисом «моральными обязательствами», и на то была важная причина: каждая будущая колония рассматривалась, как источник прибыли, которую все хотели получать, ни с кем не делясь. Впрочем, инициаторов это интересовало мало, они трудились за идею, и трудились эффективно, найдя понимание у многих, включая и самого президента Монро.
Через три года в копилке Общества лежало более 200000 долларов, был подобран актив из пылких энтузиастов, и стало возможным от слов перейти к делу. В январе 1820 года из Нью Йорка в Западную Африку отплыл первый корабль с пилигримами, "Элизабет", с 30 семьями (88 человек) эмигрантов, 12 коровами и 3 белыми представителями АКО на борту. Цель плавания была определена очень условно: искали территорию, никому из европейцев не принадлежащую, обязательно с устьем какой-нибудь реки и удобными бухтами, - и таковая после недолгих поисков нашлась около мыса Мисурадо, где сейчас расположена Монровия, названная, естественно, в честь доброго американского президента.
Место, на старых португальских картах именуемое Перечным берегов, было вполне удобное, - невысокие горы, равнины, подходящие под плантации, несколько приятных рек, - и почти безлюдное. Правда, не без проблем: жившие по соседству мелкие, очень злые племена, - манде, ваи, басса, гребо, кран, гере, - практически не знали государственности и постоянно воевали между собой. С другой стороны, белых людей они практически не знали (первопроходцев эти места не интересовали, разве что с XV по XVII века здесь существовало несколько португальских факторий), а красивые вещи любили.
Так что, после недолгих переговоров консенсус был найден и местные вожди за различные товары на сумму 50 долларов «уступили» изрядный кусок земли, - более 13 000 кв. км., - примерно половину нынешней Либерии, где вскоре возник «Город Монро», а дальше, по мере прибытия новых партий free men of color, новые поселки: Нью-Джорджия, Эдина, Порт-Крессон, Миссисипи-ин-Эфрика и другие, всего около десятка. Некоторые из них позже объединились, некоторые были переименованы (скажем, разрушенный до основания набегом племени кран Порт-Крессон по восстановлении получил новое название – Басса-Коув). Первое время существовали они порознь, - конечно, поддерживая связи, - но уже в в 1824-м как-то само собой получилось так, что и поселенцы (где-то под тысячу человек), и их американские партнеры, и пресса именовали свою землю не иначе как Либерия, «земля свободы», к 1828-му протянувшуюся на 500 км по побережью, а в 1838-м после долгих переговоров поселки подписали Хартию о создании федеративного Содружества.
Правда, предпочла сохранить суверенитет основанная в 1834-м колония Новый Мэриленд (Мэриленд-ин-Либерия), - ее американские партнеры не хотели ни с кем делиться прибылями, но это были уже частности. Губернатором был избран популярный Томас Бьюкенен, чистокровный WASP и даже родственник президента Бьюкенена, служивший агентом Комитета в Басса-Коув. Руководил он умело но совсем недолго и 3 сентября 1841 года умер от малярии, после чего бразды правления принял «вице» - Джордж Дженкинс Робертс, светлокожий мулат. Человек волевой и жесткий, он прибыл на «историческую родину» из идейных соображений, в 1829-м позже многих, но несмотря на это (стаж пребывания очень ценился), быстро заработал авторитет.
Следует вскользь отметить, что на первом этапе вся элита колонии была в той или иной мере светлокожа. Как мы уже знаем, совсем черные Африкой не очень увлекались, зато всевозможные мулаты, квартероны, октороны и прочие «почти белые», имеющие амбиции, узрели в проекте шанс повысить статус до заоблачного. Тем паче, что, в отличие от негров, имели образование и по понятиям того времени были «дженльменами» (в этом несложно убедиться, посмотрев хотя бы галерею портретов президентов Либерии, где разница между первыми пятью-шестью и дальнейшими просто бросается в глаза). А к тому же, подавляющее большинство их было яростно набожно и воспринимало Либерию, как некий «новый Израиль», такую себе «землю обетованную», служить которой означало исполнять промысел Божий.
Впрочем, на тему прав и привилегий раздоров не случалось. Все поселенцы по определению считались равноправным. Все безо всяких оговорок были полноправными гражданами, могли избирать, быть избранными, заседать в суде присяжных и служить в Liberian Frontier Force, постоянной пограничной страже. А вот отношение к «ниггерам» (их пилигримы, именующие себя исключительно «американцами», называли только так) было совсем иным. То есть, официально они тоже считались «потенциальными гражданами», но для подтверждения статуса необходимо было выполнить некоторые формальности, а это на практике было почти невозможно.
Бремя белого человека
Сами судите. Согласно закону, соискателю гражданства обязательно следовало, например, показать «достойное знание английского языка» (местных наречий большинство «американцев» не знало из принципа), - а обучать туземцев мове Шелли никто и не думал. Без запретов. Просто не обучали, и все. Кроме того, само собой разумелось, что гражданином может быть только христианин (любого направления), а местные, естественно, исповедовали местные культы, - и миссионерством, при всей набожности, «американцы» тоже не увлекались. Им вполне хватало, что туземцы работают на плантациях. К слову сказать, по всем поэтому даже сейчас процент знающих английский в Либерии непропорционально мал, зато количество язычников непропорционально велико.
Теоретически, правда, имелись еще и возможность получить гражданство «за внесение вклада в дело нации», - то есть, за примерную службу в пограничной страже, - или по имущественному цензу, но на деле и эти лазейка не работали. В силовые структуры «ниггеров» не брали, предпочитая нанимать отряды у местных царьков и захватив в итоге территорию больше Англии, а основной критерий имущества, - земля, - кроме частных владений, считался собственностью государства, которой «ниггеры» только пользовались, платя за это налоги (по факту, ясак), которые, не особо стесняясь в методах, взимали бойцы LFF. А самое пикантное, что и после 1904, когда гражданство формально получили «все, родившиеся на либерийской земле», ограничения продолжали работать и ничего, кроме текста подзаконных актов, не изменилось.
«Ниггерам», ясен пень, такие порядки не нравились, - тем паче, что «американцы» сразу же запретили (вот с этим у них было строго) «внутреннюю» работорговлю, бывшую одним из основных традиционных бизнесов. И «ниггеры» реагировали, как умели. В основном, атакуя поселения и плантации. Но в ответ следовали рейды вглубь континента, примерные (как в Америке с индейцами) наказания и конфискации земли, на которых «ниггерам» отныне оставалось только пахать в статусе наемных работников. При этом, условия (труд за еду, жесточайшие телесные наказания за отказ работать, невыработку нормы и тэдэ) мало отличались от рабских, хотя называть батраков рабами строжайше запрещалось, а после провозглашения независимости и вовсе было прямо возбранено Конституцией.
По сути, произошло то, что не могло не произойти: неважно, сознательно или подсознательно, «американцы» копировали то, что считалось им идеалом государственного устройства. То есть, американский Юг, где «белыми» наконец-то были они. Внешне это доходило до смешного – даже в начале XX века либерийская элита щеголяла в нарядах эпохи хижины дяди Тома, но вообще-то, конечно, не до смеха. Мечты идеалистов о «созданном с нуля справедливом обществе, где бывшие угнетенные выведут своих невежественных братьев на путь цивилизации, без господ и угнетенных», рухнули с громким и противным треском. Даже хуже: фактическое рабство в Либерии дожило почти до середины ХХ века, в 1931-м эту тему обсуждали даже в Лиге Наций, создавшей специальную комиссию, выяснившую, что «наемные рабочие», поставляемые Монровией в соседние колонии, не получают платы за труд. Это настолько шокировало общественность, что тогдашнему президенту, Чарльзу Кингу, пришлось во избежание «гуманитарной интервенции» уйти в отставку, но, в сущности, и тогда мало что изменилось.
Выводы из всего этого можно делать всякие, в том числе, и такой, что каждый человек по натуре скотина, а любая общность, даже самая угнетенная, получив такую возможность, будет угнетать слабых круче, чем раньше угнетали ее саму. Впрочем, этот факт известен давно, в том числе, и по тюремному опыту, где своя иерархия есть даже у «петухов», - а пока суть да дело, Либерия понемногу шла к полноценной государственности. Спешить не спешили, надеясь, что Штаты согласятся, как ранее предполагалось, сделать колонию своей заморской территорией, но у Штатов появились новые планы, началась война с Мексикой, пошло освоение Запада, тянуться в Африку не было ни средств, ни желания, благо, торговля и так шла успешно, - и в конце концов, губернатор Джозеф Дженкинс Робертс предложил разорвать связи с АКО и провозгласить независимость в одностороннем порядке.
Что и было сделано 26 июля 1847 года, когда полномочные представители графств Монтсеррадо, Гранд-Басса и Синое в максимально для тех мест торжественной обстановке подписали текст Конституции, скопированный с Конституции США, но изрядно демократичнее, поскольку одна из статей категорически запрещала все виды рабства, работорговли и рабовладения. Все остальное, - от текста и процедуры принятия до государственной символики (флага, герба, мотива гимна и государственной печати), внутреннего устройства формы правления и даже Капитолия, выстроенного в Монровии, - было калькой с образца, считавшегося идеальным.
Так и объединились. Разве что маленький, но гордый Мэриленд-ин-Африка, устами своего черного губернатора Джона Брауна Рамсворма еще в феврале 1841 года заявивший о желании идти своим путем, эпохальное событие надменно проигнорировал. Как и 9 лет назад образование Содружества. В том же 1847-м он приняло собственную Конституцию, а 29 мая 1854 года стал независимым Государством Мэриленд. Впрочем, ненадолго: когда местные племена гребо и кру, недовольные запретом работорговки, начали серьезную войну, крохотный Мэриленд вынужден звать на помощь куда более мощную соседку, и м-р Робертс эту помощь оказал, - однако стало ясно: самостийность крошке не потянуть, и 18 марта 1857 года при полном непротивлении сторон состоялся аншлюс.
Мы строили, строили...
Главных проблем у молодого государства было три: устоять в борьбе с «ниггерами», не угодить в пасть Британии или Франции и не рухнуть экономически, - и две были решены относительно легко. Справиться с хорошо вооруженной пограничной охраной местные не могли, а сожрать ее великие державы не пожелали, ибо считали сателлитом США, каковым она и являлась, но, в какой-то мере, видимо, и потому, что «цивилизованный мир» подсознательно видел в её элитах «своих», которых трогать не надо. Тем паче, что эти элиты сами всячески подчеркивали свое отличие от презренных «ниггеров». Впрочем, когда в 1911-м Франция и Великобритания отняли у Либерии 50% территории, США вступаться не стали, а сами «американцы» воевать не посмели.
Зато с экономикой было плохо и лучше не становилось: рынков сбыта было слишком мало, а выплаты по займам (банки США назначали высокий процент, а брать у англичан, французов или немцев не позволялось) истощали бюджет. К тому же, и людей катастрофически не хватало: надежды на массовую репатриацию из Америки, - этим грезили, как панацеей, - после Гражданской войны лопнули, планы Линкольна вывезти чернокожих хоть на Гаити, хоть в Африку оказались неосуществимы в связи со смертью Честного Эйба, и Либерии пришлось выживать, как умела, а умела плохо, ибо расходы на гражданское общество, желавшее пармезану, были велики.
Впрочем, какое-то время выезжали за счет качества руководства. Первое поколение соответствовало. М-р Робертс оказался неплохим руководителем, его преемник (с 1856 по 1864). Стивен Аллен Бенсон, тоже светлокожий мулат из семьи самых первых пилигримов, вояка, успевший и повоевать с «ниггерами», и побывать у них в плену, тоже показал себя с лучшей стороны. Он аннексировал Мэриленд, добился признания США, нанес успешный визит в Европу, а кроме того, зная (редкий случай) языки «ниггеров», сумел с ними поладить. Дэниэл Уорнер, квартерон, автор текста «All Hail, Liberia, Hail!», гимна Либерии, более или менее успешно порулив с 1864 по 1868, сдал пост Джеймсу Сприггсу Пейну, тоже квартерону, предельно религиозному и ответственному, привезенному в Либерию ребенком, очень ее любившему и сумевшему улучшить положение страны по всем направлениям.
В общем, как-то продвигались. Хреново, конечно, примерно на уровне какой-нибудь Никарагуа, но все-таки держава худо-бедно выстраивалась. Однако к этому времени в стране наметился первый по-настоящему серьезный политический кризис: подросло новое поколение, - в основном, черное, особо ничему не учившееся, ибо и так все будет, - и оно тоже хотело рулить. А поскольку «белые старики» из единственной в стране Республиканской партии уступать место на мостике не желали, в 1869-м в стране появилась Партия истинных вигов, и ее представитель, очень немолодой, амбициозный и смоляно-черный юрист Эдвард Джеймс Рой, ловко обработав молодежь, в 1870-м стал первым по-настоящему чернокожим президентом республики.
Но болтать – не делать: всего за год ему удалось, поругавшись с инвесторами, обрушить экономику, и в 1871-м случился первый в истории страны военный переворот: пограничная стража вынесла м-ра Роя из кабинета, вернув власть республиканцам. Впрочем, вскоре виги вернулись, и Энтони Уильям Гардинер, выигравший выборы 1878 года, положил начало циклу единоличного правления «истинных вигов», затянувшемуся аж на 102 года. На его долю впала сложная задача вывести Либерию сухой из воды, когда претензии к стране предъявили сразу Великобритания и Германия: сэры потребовали уступить солидные территории, в знак серьезности намерений введя войска в Монровию, а херры без каких бы то ни было оснований бомбардировали побережье, требуя компенсации непонятно за что.
Землю, в итоге, пришлось уступить, компенсацию, так и не получив разъяснений, выплатить, и в стране разразился очередной кризис: многие сочли, что унижаться перед белыми, пусть и много сильнейшими, недопустимо, на что им резонно отвечали, что у сильного всегда бессильный виноват, а тень должна знать свое место. В какой-то момент показалось даже, что дело дойдет до гражданской войны, которую страна не переживет. Однако не случилось. Две партии сумели найти общий язык и объединились. «Белые старики» понимали, что настало время уходить, а страна не в том положении, чтобы позволять себе двухпартийную систему, да и программа вигов, - крайний либерализм с очевидным уклоном в либертарианство, - им нравилась. Так что главной задачей «единого кандидата» Хилари Ричарда Райта Джонсона, первого президента, родившегося на территории страны, стало хоть как-то уладить отношения с Лондоном и Берлином. Кое-чего ему, в общем, удалось добиться, но сразу же возникли проблемы с Парижем, который, естественно, счел себя обойденным и потребовал «компенсаций». И…
И в общем, всерьез Либерию с этого момента никто не воспринимал. Даже как маленький, но представляющий хоть какой-то интерес казус. Ее просто не замечали. А ее элита, - около 3% населения, - всвою очередь, не замечала, что ее не замечают. Распределив печеньки на век вперед, она величаво варилась в собственном соку, сама себя восполняя, а потому и быстро вырождаясь даже физически (еще раз рекомендую посмотреть портреты президентов Либерии) и не ставя перед собой никаких целей, кроме сохранения уютной для себя стабильности. Поколение за поколением лаская себя убежденностью в том, что без свободы человек все равно, что птица без крыльев, а они свободны и, стало быть, с крыльями. А вместе с элитой вырождалось, все более становясь химерой, государство, - и медленное, нищее, безысходно стабильное сползание в пропасть завершилось лишь в 1980-м, кровавым многолетним бардаком, рассказывать о котором здесь излишне.
|