|
boris-yakemenko.livejournal.com 29.03.2016 10:43
Православный мир готовится к Всеправославному собору. Проблем масса. Решаются вопросы регламента, повестки, возникают ссоры и эсхатологические ожидания. Кто-то приглашен, кто-то нет. Масса православных, которые воспринимают Церковь, как ДОТ, из которого нужно непрерывно палить по врагам, крича «Православие или смерть!», находятся в полуобморочном состоянии. Все, это конец. Армагеддон, по сравнению с которым предыдущие Армагеддоны (штрихкод, ИНН, орнамент в паспорте) были так себе, Армагеддонята. Пора, как уже делалось три столетия назад, покупать белые рубахи, свечи, ложиться в гробы и нетерпеливо ждать собора.
Ну, с этими людьми все ясно – там конструкция очень проста и понятна. В окружающем мире все гораздо сложнее. Однако при этом парадоксальным образом во всех сферах решение проблем сводится к двум формам – штраф и тюрьма. Все. Идиоты носятся на своих корытах по улицам – штраф. Все равно носятся – усилить штраф. Все-таки носятся – в тюрьму. Не помогает? Ну, тогда не знаем, чем и помочь. Отсюда же безумные, но очень распространенные критерии исчисления эффективности процессов. Тот, кто прочел три книги, считается умнее того, кто прочел одну, тот, кто намазал пять картин, лучше того, у кого две. Тот, у кого сегодня три литературные «премии», лучше Достоевского, у которого не было ни одной. Тот, кто написал три «скопусовских» статьи, лучше того, кто написал фундаментальную монографию. В некоторых ВУЗах эффективность учебного процесса выявляется, в частности, по … количеству снявших верхнюю одежду на лекции. В прошлом году сняли 15 человек, а в этом 30 – учебный процесс лучше. Если наоборот – хуже. Так же было и с определением «эффективных» ВУЗов. Эти же тенденции начинают проникать в Церковь. Новый забор у храма – хорошо. Старый – плохо. Меряют в храмах количество причастников, исповедующихся, посетителей. Много причастников – хорошо, мало – плохо. А за Христом за три года пошли, в лучшем случае, 120 человек. А святитель Николай Японский крестил первого японца через восемь лет служения. А преподобный Зосима годами причащал, главным образом, одного человека – Марию Египетскую. Они были «неэффективны», «не умели работать»?
Плохо, если и Собор сведется к формальным критериям. К решению «ключевых проблем» - кто выше, кто ниже, кто эффективнее, кто равнее. К заявлениям «принять», «постановить», «возблагодарить», «утвердить», «выразить». Современные проблемы так уже не решаются. А проблем много. Прежде всего – христианство перестало конфликтовать с миром. Есть обличения и наставления, но нет конфликта. Выходят статьи, произносятся речи, звучат миллионы правильных слов, а их никто не слышит, они никого не волнуют, ничего не меняют. Это происходит потому, что Церковь в сознании большинства превратилась в бюро ритуальных и культурно-исторических услуг общества, от которого теперь всего лишь требуются рекомендательные предложения по совершенствованию этических и этических представлений. Церковь все больше становится музеем, авторитетным лишь своей историей и артефактами, она у все большего количества людей не вызывает желания преклониться и благоговеть, а совершенно другие чувства. Иронию, снисходительность, равнодушие, отстраненное любование, недоумение.
Нет серьезных споров и дискуссий. Спорят о мелочах, но не о глобальных экклезиологических, сотериологических, богословских проблемах, нет споров, подобных спорам вокруг природы Троичности, соотношения свободы и благодати или изображения Бога Отца. То есть нет споров вокруг фундаментальных оснований, споров, которые неизбежно вовлекли бы с помощью современных возможностей в круг обсуждаемых проблем тысячи людей. Поэтому по определению невозможна ситуация, описанная Григорием Нисским (IV в.): «Одни, вчера или позавчера оторвавшись от черной работы, вдруг стали профессорами богословия. Другие, кажется прислуги, не раз битые, сбежавшие от рабьей службы, с важностью философствуют о непостижимом. Всё полно этого рода людьми: улицы, рынки, площади, перекрестки. Это торговцы платьем, денежные менялы, продавцы съестных припасов. Ты спросишь их об оболах, а они философствуют о Рожденном и Нерожденном. Хочешь узнать цену на хлеб, а они отвечают: "Отец больше Сына". Справишься, готова ли баня? Говорят: "Сын произошел из не-сущих"». И не стоит думать, что слишком разны эпохи. Сходство существует и очевидное. Те «торговцы платьем» и «денежные менялы» тогда только вышли из гонений первых веков, мы тоже только вышли из гонений советского времени и так же как и тогда есть необходимость во многом разобраться. Но никто не задает тон, в отличие от той эпохи, никто не стимулирует дискуссии, хотя история дает массу примеров, когда фундаментальные споры формировали общественную среду, возбуждали мысль, мнение и действие. Можно вспомнить хотя бы дискуссии и споры Д.Бруно и Г.Галилея, И.Грозного и А.Курбского, Ф.Степуна и С.Трубецкого. В итоге мы видим, что если те народные «профессора богословия» понимали, для чего пострадали тысячи мучеников и исповедников, а именно хотя бы для того, чтобы торговцы на улицах и рынках в спорах утверждались в вере и догматике, то многие ли сегодня чувствуют себя ответственными наследниками минувшей советской эпохи гонений и мученичества? Судя по всему, нет, ибо серьезных споров нет, нет откровений, не слышно освобожденного от пут слова. Они, новомученики, своей кровью, страданиями, жизнями сохранили Церковь, чтобы она говорила, чтобы не умолкали напоминающие о Господе (Ис. 62:6) – а она решает административные вопросы. А «напоминающие» молчат.
Нет новых переводов святоотеческого наследия, новых комментариев на труды Святых Отцов. И это при том, что значительная часть того же Ефрема Сирина не переведена вообще, а большинство уже существующих переводов Василия Великого, Григория Богослова, Григория Нисского, Иоанна Златоуста, Афанасия и Кирилла Александрийских и других настолько устарели, что требуют повторного перевода и современного комментирования. И также при том, что имеется колоссальный опыт патристических переводов XIX века, когда Святых Отцов переводили четыре духовных академии – Московская, Петербургская, Киевская и Казанская, переводила и издавала Оптина Пустынь, а книжная серия «Творения Святых Отцов в русском переводе» выходила с 1843 по 1917 годы, то есть больше 60 лет, и продолжалась бы дальше, если бы не известные события. Можно лишь представить, как могли бы измениться, исправиться, улучшиться наши представления о многих сторонах Христианства, если бы это наследие было нам доступно. Но ничего не происходит. Не существует никакого специального центра условных «патристических исследований», который бы объединял переводчиков, координировал работу и, главное, пропагандировал их деятельность. А поскольку нет новых переводов, то, опять же, ничто не стимулирует мысль, не требует сравнений, анализа и синтеза, не возбуждает дискуссий. Можно вспомнить опыт псевдо-Дионисия Ареопагита, труды которого в свое время привлекли к Церкви и богословской проблематике пристальное внимание тысяч людей.
Нет катарсиса в религиозных чувствах. «Теплохладность» церковной жизни, отсутствие конфликта с миром, приводят к тому, что и в системе взаимоотношений человека с Богом нет напряжения, самоотдачи, трагедия не рождается ни из духа музыки, ни из духа иконописи, ни от чтения книг. А ведь именно этот разрыв, эта трагедия, катарсис порождали таких людей, как, например, Иероним Стридонский, в основе разрыва с миром тысяч святых лежало несколько строчек из Писания, случайный заход в храм, впечатления от увиденной иконы. Сегодня религиозный человек нередко спокойно читает какие-нибудь «Душеполезные поучения», а потом что-нибудь «легенькое из современного», слушает хор архимандрита Матфея, а потом современного кумира. Все это становится возможным именно потому, что не происходит потрясения ни в том, ни в другом случае, не сдвигаются глубинные пласты, не обнажается плоть сердца. Живая вода всегда рядом и она всегда комнатной температуры.
Поэтому из религиозного опыта исчезло созерцание. Все видят, но никто не созерцает, все читают молитвы, но никто не творит, все могут смотреть, но никто не может взирать, хотя, как писал Епифаний Премудрый, именно «взиранием на Святую Троицу побеждается ненавистная рознь мира сего». Взиранием, а не разглядыванием. После этого уже не удивляет, что в той же современной церковной архитектуре нет стиля, который раньше был естественным отражением своей эпохи, нет тех слов, которые архитектура должна выговорить миру. А, следовательно, Церковь сегодня не может привлечь лучшие творческие силы для живописи, строительства, украшения, как это было в Константинополе и Риме в средние века и эпоху Возрождения. Как было в русском средневековье, когда мастера от Фридриха Барбароссы, Аристотель Фиораванти и Алевиз Новый, Дионисий, Максим и Феофан Греки месяцами добирались из Европы и Греции до Руси и работали во Владимире, Москве, Коломне и даже далеких глухих северных монастырях. Сегодня нет центра притяжения этих сил, и исправные современные богомазы и архитекторы пишут и строят так, чтобы было «как раньше», ибо на мелководье жизни всегда становится видна традиция.
Зато есть одна трагическая деформация – вся Церковь незаметно стала одним Римом, объединение Церквей хоть и не произошло юридически, но единство в сознании, создаваемое всепроникающими товарными брендами, приблизилось к опасной черте. Сегодня наша Церковь ведет себя как Рим эпохи вселенских соборов, когда споры вокруг догматов Боговоплощения занимали только Восток, а Римская Церковь занималась вопросами гораздо более приземленными, морально-практическими, антропологическими, наконец, политическими. Но все таки oriente lux был и на этот свет тянулись… Сегодня его нет. А поскольку нет смелости и любопытства ставить вопросы, возникает типично римская церковная схема взаимоотношений с миром и соратниками, воплощенная в соборных определениях и констатациях, «выражениях озабоченности», прещениях или награждениях. Все умеренно, конфликт между 'ομοιούσιος и όμοούσιος полностью преодолен, человек, изображенный на древних фресках Страшного Суда привязанным к столбу между раем и адом, становится главным субъектом современной церковной жизни. Поэтому Церковь не занимается «строительством человека», она занимается только его ремонтом, да и то не капитальным, а косметическим. И это тем более странно, что мы со всей очевидностью переживаем окончание секулярной эпохи, столетие «умершего Бога» на наших глазах сменяется столетием «Бога воскресаюшего», когда стремительно растет интерес к вере.
Все эти проблемы сегодня исключительно важны. И это не проблемы нашей Церкви – они общие и именно поэтому исключительную важность приобретает вопрос – кто первым начнет их решать. У Русской Православной Церкви сегодня есть шанс, который дает Всеправославный собор, встать у истоков нового христианского мира. Однако, судя по тому, как все готовится, этот шанс пока невелик. И сознавать это очень горько.
|
