putnik1.livejournal.com 24.08.2015 16:31
putnik1.livejournal.com 24.08.2015 21:04
putnik1.livejournal.com 25.08.2015 15:57
putnik1.livejournal.com 25.08.2015 21:05
putnik1.livejournal.com 26.08.2015 04:14
Оглавление
За морем житьё не худо...
Золота не может не быть
Дружить – будем!
Испанский ошейник
Старая крепость
Реконкиста
Костлявая рука рынка
В борьбе обретешь ты право своё
Гонимые, гонители...
Империя под ударом
А все остальное – судьба...
Когда сильный с сильным лицом к лицу...
Капитал
Южный крест
Человек со справкой
Это начало.
Но и продолжение.
Обо всем, что было раньше, - здесь.
За морем житьё не худо...
Вообще, говоря о португальцах в Африке, необходимо изначально понимать несколько важных нюансов. Прежде всего, они, равно как и испанцы, были «колонизаторами первой волны», то есть, интересовались не только получением ключевых позиций на торговых путях, факториями в перспективных точках и землями под поселение, но, в первую очередь, конкретными ценностями, которые можно брать, делить, увозить и сразу тратить. И при этом считали себя обойденными, ибо «справедливый» раздел Нового Света между Испанией и Португалией в конце XV века в Тордесильясе оказался, как известно, не очень справедливым. По прихоти Судьбы, кастильцам, кроме злата-серебра, достались богатейшие Мексика и Перу, с населением, привыкшим пахать на дядю, а Лиссабон получил Бразилию, где, конечно, земли были перспективные, но трудоспособного населения, ни золота, ни серебра, ни еще чего-то для отнять и поделить, отродясь не было.
Вот португальцы завидовали, стремясь, помимо вывоза рабов в Бразилию, найти собственное Эльдорадо, - не в Америке, так в Африке. При этом, уместно отметить, расизмом они почти не хворали, превосходя в смысле толерантности даже испанцев: доны, к индейцам терпимые, неграми все-таки брезговали, а у домов в этом смысле предрассудков не было, - при условии, конечно, что человек добрый католик. Чернокожих дворян они воспринимали спокойно, межрасовые браки полагали законными. Даже если кто-то из родителей был рабом, а кто-то белым, на сей предмет существовала масса подзаконных актов, определяющих, как быть с детьми в каждом конкретном случае. Так что, по всему поэтому, после подчинения туземцев, - а подчинять португальцы умели очень жестоко, - в скором времени как-то договаривались ко всеобщему удовлетворению. Во всяком случае, до наступления Века Просвещения.
Впрочем, к делу. Долгая и трудная война с Нзингой надолго задержала продвижение португальцев вглубь континента, но в конце XVII века трек возобновился, и одной из главных задач стало убедить вести себя прилично сильный союз дембо, владевший землями к северо-востоку от Луанды. С ними пришлось возиться почти 70 лет, - правда, на юридически безупречных основаниях: дембо официально были вассалами Конго, а Конго, вполне реально, вассалами Португалии, так что белые люди действовали по его просьбе и, значит, исполняли свой долг. Но получалось плохо: после крайне трудного усмирения непослушных в 1631-м, - Португалия еще была под испанцами, - «малая война» тянулась почти шесть десятилетий, до 1691, когда вновь полыхнуло не по-детски и подавление обошлось очень дорого во всех смыслах. Сил и средств, однако, не жалели: за землями дембо лежал горный массив Бембе, в ущельях которого, как утверждали знающие люди, находились богатейшие залежи серебра и стык караванных троп; поставить там форт означало взять под контроль всю торговлю региона.
Параллельно прощупывали юг, целясь на обширный район Кисама, южнее устья Кванзы, где, по слухам, располагались залежи серебра. К тому же, тамошние племена вовсю баловались «набеговой экономикой», переходя на северный берег реки и грабя подвластные португальцам поселки, а при случае атакуя и крепости, - аж до тех пор, пока в 1695-м лично дом Мануэл де Мальяиш Лейтан, капитан-мор, глава всех вооруженных сил колонии, не посетил южный берег с визитом вежливости, уничтожив много воинов и покалечив на долгую память взятых в плен вождей. После чего, выйдя к, как предполагалось, лежат залежным землям и выстроив крепость Каконда, португальцы лоб в лоб столкнулись с еще более сильным противником, крайне их появлением недовольным. В 1698-м Каконду атаковал и осадил «вождь всех вождей», Хамбо, стратег умелый и настырный, и только оперативно присланное из Бенгелы подкрепление плюс помощь местных лидеров, которым Хамбо не нравился больше белых, помогли капитану Антониу де Фариа удержаться.
На некоторое время притихло, но в 1716-м все началось по новой, причем еще круче: союз сыновей уже умершего к тому времени Хамбо, создав военный союз, возглавленный опытным полководцем Кпабола, жага родом, вновь осадили Каконду, опять устоявшую только с помощью подмоги из Бенгелы, по прибытии которой чернокожие в 1718-м отступили. При этом, пока капитан-мор Мануэл Симоиш преследовал отступавших, чтобы «примерно наказать мятежников», в осаде оказалась сама Бенгела и спасать ее пришлось уже с помощью гарнизона Каконды, а когда новые «мятежники» были рассеяны, упорный Кпабола снова развернул операции в районе Каконды, так что остановить маятник удалось только новому генерал-губернатору, Коэльюде Карвалью, прибывшему из метрополии со свежими войсками, сумевшими окончательно сокрушить коалицию в двухдневном сражении у озера Киленгиш 9 июня 1722 года.
Эта победа позволила португальцам проникнуть, наконец, в южные районы Анголы, восстановить разрушенную еще Хамбо крепость Кикомбо и начать планомерное движение к югу по побережью, по ходу, в 1758-м, добив и полностью подчинив Бенгеле прибрежные племена. А заодно, - правда, чуть раньше, в 1744-м, - разобравшись и с Матамбой, правитель которой, держа монополию на поставку рабов, взвинчивал цены, что в период «сахарного бума» крепко бесило бразильских плантаторов. Тут, правда, справились быстро: по итогам похода Португалия приобрела остров Киналунга с оптовым рынком невольников. И на том завоевания прекратились. Надолго. Обширные приобретения нужно было освоить и переварить. А к тому же, были дела и в других краях.
Золота не может не быть
Если в Анголе слухи о «серебряном Эльдорадо» были, в общем-то, слухами, проверкой не подтверждающимися, то на берегу Индийского океана грезили настоящим Эльдорадо, - золотым, - и грезы имели под собой основания. В отличие от земель, омываемых Атлантикой, малоизученных и, на взгляд европейца, диковатых, восточное побережье к моменту появления каравелл было вполне цивилизованным. Иное дело, что цивилизация была иная, - но все же Европе давно знакомая: задолго до «белых», еще при Омеядах, Восточную Африку от Сомали до нынешней Кении, освоили арабский синдбады-мореходы, разбросав по всему берегу процветающие фактории, позже превратившиеся в укрепленные города, и подчинившие прибрежные «черные» княжества.
Подчиняли по-всякому, но, в основном, по-хорошему, активно приобщая к исламу и к арабской культуре; на основе смешения местных с арабами (а также, но меньше) персами и индийцами возник новый народ, - суахилийцы, говорящие на суржике арабского, персидского и туземных наречий. Их города, крышуя всю торговлю , как с континента, так и морскую, были очень рентабельны, что указал в отчете Лиссабону еще Васко да Гама, и Лиссабон заинтересовался всерьез, - так что уже в 1505 на побережье был построен форт Софала, через два года – мощная крепость Мозамбик, а к 15010-му, действуя жестко, планомерно и вовсю применяя пушки, португальцы подмяли под себя все восточное побережье от Могадишо до Момбасы. Которое и принялись заселять отставными моряками и солдатами, получавшими, - как и в Анголе, - «помбу» (поместья), и процесс подгоняли всеми средствами, поскольку ранее смутные слухи про Эльдорадо подтверждались.
Собственно, обрывочные данные о могущественной империи Мономотапа, расположенной где-то в глубине terra incognita и купающейся в золоте круче, чем ацтеки и инки, доходили до Европы давно, и сразу после учреждения первых фортов на побережье в джунгли пошли ничего не боящиеся католические падре, миссионеры и разведчики одновременно. Их гнали, их грабили и убивали, их подчас ели, но они шли, и те, кому счастливилось вернуться, приносили важнейшие сведения. Так, монах Жуан душ Сантуш, дважды побывавший в Мономотапе, докладывал коменданту Софалы, что «создана эта могущественная империя, полная могучих каменных зданий, людьми, именующими себя канаранга, саму же страну именуют Зимбабве, по названию главного дворца императора, именуемого мономотапой, и золота там больше, чем может представить себе король Кастилии», а еще один миссионер, Дуарти Барбоса, указывал, что «сей мономотапа —величайший государь, имеет под своим господством много других королей и властен над жизнью и смертью как рабов, так и дворян, но не над их имуществом и женами».
То есть, при всем том, что Зимбабве (будем уж называть ее, как сами жители называли) по уровню развития равнялась примерно инкской Тауантинсуйю, зачатки «правовой государственности» там имелись, и можно было попытаться повторить то, что удалось в Конго. Вот Лиссабоном и была поставлена задача заставить «золотого человека» признать себя вассалом Португалии. А сказано – сделано, и в апреле 1569 из Лиссабона отплыла флотилия под командованием опытного дипломата и воина Фернанду Баррету, имевшего на руках верительные грамоты плюс повеление короля: добраться до Зимбабве и получить от мономотапы присягу на верность. А если не получится, то, как минимум, добиться свободы въезда португальским купцам, позволения проповедовать миссионерам и изгнания арабов. В противном случае предписывалось как следует пригрозить, продемонстрировав стрельбу из аркебуз и фальконетов.
Удалось не все. Высадились успешно, с местными вроде поладили, но через пару дней солдаты Баррету начали десятками выходить из строя, и дом Фернанду заподозрил черных в отравлении проданных продуктов. Возможно, так оно и было, а может быть, дело в лихорадке, - теперь уже не проверишь, - но в те времена в подобных случаях не церемонился никто. Так что, Баррету приказал наказать «дикарей» и «дикарей» наказали по законам военного времени, после чего, круша на своем пути все, конкистадоры двинулись в область Маника, откуда, - это было известно точно, - ко двору мономотапы посылали заветный желтый металл. располагались рудники, снабжавшие мономотапу заветным желтым металлом. И нашли. Но все равно, что не нашли. Никаких златых гор, только шахты, откуда старатели извлекали золото по крупицам, и как раз незадолго до появления белых в Зимбабве был отправлен караван с годовой добычей, - а ждать год ни средств, ни сил не было.
«Итак, оказавшись в золотой стране, - печально комментирует душ Сантуш, - добрые христиане надеялись, подобно испанцам в Перу, тотчас набить мешки золотом и унести столько, сколько найдут, но когда они… увидели, с каким трудом и риском для жизни кафры извлекают металл из недр земли и скал, их надежды были развеяны». Ловить было, короче говоря, нечего, и Баррету, чертыхнувшись, вернулся в Софалу. И все-таки предприятие оказалось не совсем без смысла: от арабских купцов и мытарей мономотапы, задержанных и допрошенных с пристрастием в Манике, он узнал, что в соседней области Чикова есть таки «легкие» рудники. Правда, не золотые, а серебряные, - но хоть что-то, и следующий поход, уже за серебром, оказался успешным. Но очень условно.
Дружить – будем!
Но были и сложности. Обитатели Чиковы, подчиняясь указаниям из Зимбабве, да и защищая себя, перекрыли путь. Правда, неудачно: в трехдневной битве с ополчением племени монгази в июле 1572 искатели удачи (600 португальцев и 200 черных «союзников») вдребезги разбили примерно 12-тысячное войско «туземцев», потеряв всего двоих аркебузиров, после чего в Чикова был заложен форт, однако гниющие раны от ядовитых стрел, лишения и болезни сильно проредили экспедицию. В крепость Сену из похода вернулось, пускай и с грузом серебра, всего 180 больных, предельно измученных солдат, в основном, черных. Сам дом Фернанду, правда, выжил, но в мае 1573 от малярии и последствий истощения, умер и он, поручив заместителю, дому Бартоломеу Омену, «честно и добросовестно довести до конца дело, порученное королем».
Естественно, дом Бартоломеу, поклявшийся на кресте и шпаге, что будет сделано, сделал, что мог. Но смог очень немного. Усилив крепость Чикова, - гарнизон был увеличен до 200 солдат, по тем местам, с учетом огнестрела, войско огромное, - он так и не сумел ни овладеть рудниками, ни хотя бы усмирить местных, держащих форт в постоянном напряжении. Сложился классический пат: взять укрепление ни местные, ни отряды мономотапы не могли, но и «солдаты оставались за несколько месяцев не нашли никого, кто бы показал им то, что они желали знать, никого, кто бы продал им за деньги провизию, которую они просили… Поэтому они были вынуждены отнимать ее силой у неблагодарных кафров и для этого совершили несколько походов в окружающую страну, где захватили много провизии и коров…».
А потом случилась и вовсе беда: несколько вождей, сообщив португальцам о желании отложиться от Зимбабве, предложили «так как они теперь добрые друзья и ьратья, они укажут им, где находится серебро и даже золото. Португальцы очень обрадовались, думая, что трудности и голод, от которых они страдали, наконец-то будут хорошо вознаграждены», и 150 солдат двинулся вслед за проводниками, тотчас попав в засаду. Около трех тысяч африканцев «напали со в зарослях со всех сторон. Они не могли сражаться в соответствующем порядке, и были почти все убиты», а через пару дней был уничтожен и форт, отстоять который 40 человек, оставленных погибшими на время похода, конечно, не смогли.
Это был сильный удар, после которого руководство колоний уложило планы на Зимбабве в долгий ящик, даже очень долгий, поскольку начались проблемы на побережье, которое пришлось защищать. Вопрос вновь стал актуален лишь через 30 лет, когда проблемы начались и у «Золотого Человека», через не хочу обратившегося к белым за поддержкой против непослушных вассалов. Естественно, португальцы не отказали, но, естественно же, предъявили условия, угрожая, если согласия не будет, поддержать оппозицию. Шантаж, безусловно, но политика всегда была, есть и будет шантажом, а положение в Зимбабве на тот момент стало совсем аховое. Бунтовщики шли на столицу, трон шатался, торговаться в такой ситуации не приходилось, - и дело сладилось.
1 августа 1607, накануне выступления в поход против мятежников, мономотапа Капранзине, очень португальцев не любивший и побаивавшийся, приняв христианство, уже в качестве Дома Модесту да Зимбабве поставил три креста под предложенным капитаном Диогу Мадейрой «С Божьего изволения Вечным и благородным Актом о присяге». Тем самым, признав себя вассалом «моего старшего брата и суверена, мономотапы Португалии» и навечно передав ему в «чистосердечный дар все золотые, серебряные, медные, оловянные и железные рудники, копи и залежи в моей стране, как уже известные, так и те, что будут когда-либо найдены».
Испанский ошейник
Слово свое португальцы, естественно, сдержали: сепаратистов побили, порядок восстановили, - но после этого начались сложности. Прежде всего, идеологические плане: резко рванувшие проповедовать миссионеры обеспокоили местных жрецов, начавших обрабатывать массы в том духе, что «белые колдуны» навлекают на богобоязненных канаранга и всех остальных беду и вообще может случиться Конец Света. Население слушало и боялось, знать могла вновь этим воспользоваться, и Дом Модесту, оказавшись меж двух огней, в конце концов, решил, что поторопился. Или, как сказано в одном из португальских отчетов, «колдуны заставили его думать, что открытие этого серебра и воздвижение храмов Господних станут погибелью для него самого и для всей его империи».
В результате, мономотапа, вновь повелевший называть себя Капранзине, приказал португальцам уходить, а когда те не послушались, атаковал их, многих перебив, а остальных загнав в форты Сена и Тете, где бедолаги и сидели до тех пор, пока из Мозамбика не подоспел солидный отряд, в нескольких сражениях одолевший Капранзину, который вынужден был бежать и где-то сгинул, а на престол Зимбабве, объявив беглеца «изменником», - каковым он по феодальному праву и был, - посадили его сводного брата Мазузу, прав на корону не имевшего и готового служить белым вернее всякого раба. Приняв христианство и получив имя Дом Энрике Диниш, он двадцать два года до точки исполнял все, что диктовали белые друзья, а белые друзья, видя полную безотказность мономотапы и его наследников, понемногу наглели.
Вернее, если уж совсем точно, наглели не они: в это время Португалия была частью Испании, а Испанию тряс системный кризис,неэффективное правительство не могло справиться иначе как взвинчивая налоги. В том числе, с колоний требовали все больше серебра, каким бы буром те ни упирались. Туземцы же, в геополитических раскладах ничего не смысля, начали бунтовать, причем бунтовали и после 1660, не сознавая, что вернувшей независимость Португалия нужны деньги на обустройство. А потому, когда в 1678-м Домбо Чангамире, вождь сильного племени розви, объявил, что так больше жить нельзя, разрозненные очаги недовольства слились в очень серьезный пожар, сразу же вылившийся в поражение португальцев у Маунгве.
Вопреки всем ожиданиям и всему опыту, воины розви, раз за разом атакуя, отступая под огнем и вновь атакуя, выстояли весь день, а ночью, когда белые отошли в лагерь, вождь хитроумным маневром вынудил противника покинуть укрепления и бежать, потеряв по ходу отступления многие десятки солдат. После чего, как и следовало ожидать, к Чангамире примкнули многие племена, выжидавшие или желавшие использовать случай уйти из-под руки мономотапы. Сил справиться с волной не хватало, настроения колебались на грани тревоги и паники.
Капитан-мор Мелу де Кастри приказал срочно обносить плохо укрепленные (такой беды никто не предвидел) крепости Сену, Тете и Дамбараре, опорные пункты португальцев в Зимбабве, а в феврале 1687 крепко встревоженный королевский Совет по делам заморских территорий выделил деньги на укрепление обороны форта Мозамбик. «Ибо эта крепость — единственный якорь спасения, которым владеет государство Индии», что можно считать в какой-то степени перебором (к побережью канаранга никогда не выходили), но общее понимание настроений дает.
В такой обстановке национальное самосознание внезапно включилось и у правящего мономотапы Дома Антониу, внука Мазузы. Около 1691 он, ранее идеально послушный, связался с Чангамире, посоветовав ему атаковать форты и дав гарантию, что канаранга помехой не станут. Так и стало. Правда, Тете и Сену португальцы удержали, вырезав попытавшихся уйти к врагу «союзников» поголовно, но Дамбараре в ноябре 1693 пал и все белое население, включая с десяток индийцев, погибло. И вот это уже, учитывая бедственное положение еле-еле державшихся Сину и Тете, было реальным поводом для истерики на грани отчаяния. Лихорадочно изыскивая варианты, португальцы послали в Зимбабве отборный отряд, как сейчас бы сказали, спецназа, приказав захватить дворцовый комплекс и ликвидировать мятежного мономотапу, посадив там своего кандидата.
Красивая задумка, однако, провалилась. Хотя дворец внезапным ударом был взят, Дома Антониу там не оказалось, - а в ходе боя получил смертельное ранение претендент. С этого момента, поскольку священная особа «императора» встала на сторону Чангамире открыто, дела португальцев пошли совсем худо, и лишь в 1697-м, когда вождя розви по заказу из Софалы отравила собственная младшая жена, положение стабилизировалось. С коварной дамой расплатились по-честному (выдали замуж за молодого португальского дворянина, с которой у нее был взаимный роман), крепости за собой удержали, - и только. Попытка создать «собственное Перу» провалилась, и поделать с этим уже ничего нельзя было, тем паче, что проблемы возникли на самом побережье.
Старая крепость
Знакомясь с досадно скудными отрывками из трудов современных португальских историков, доказывающих, что «историческая вина Лиссабона перед африканцами чрезмерно преувеличена», нельзя не обратить внимания на некую особенность. О том, что «работорговля не наше изобретение, мы только включились в процесс», пишут и англичане, и французы, и голландцы, но у португальцев есть еще один аргумент, сводящийся к тому, что в Восточной Африке, если уж начистоту, вор у вора дубинку украл.
В сущности, это так: арабы тоже были пришельцами, тоже подчинили туземцев и рабов начали вывозить гораздо раньше. Но и не совсем так: за много столетий, прошедших с их прихода, они стали на побережье своими, а формирование суахилийского народа (иные именуют его «ширази») и вовсе завершило процесс. Так что, элита торгового султаната, правившего в Малинди и Момбасе и ставшего вассалом Португалии, считалась «туземцами» своей, - а вот португальцы рассматривались, как пришельцы. Да еще и нахальные, поскольку пытались не лаской, так таской обращать в христианство мусульман.
Тем не менее, долго сосуществовали относительно мирно, а главные претензии султанов были, в основном, к желанию португальцев, - вернее, как мы уже знаем, Мадрида, - вопреки первоначальным договоренностям полностью переключить на себя сбор всех 73 сборов от экспорта-импорта. Все прочее, - торговые привилегии в «чисто португальских» портах, право на хадж в Мекку и аренда вкусного острова Пемба, - могло бы решиться в рабочем порядке, но отдать пошлины для местной аристократии означало отдать всё, а стало быть, категорически исключалось.
Деньги есть деньги. За них дерутся всерьез. В борьбе за это ни своих, ни чужих жизней не щадили. В 1614-м погиб даже Хассан бин Ахмед, султан Малинди, отказавшийся плыть к вице-королю «всех Индий» в Гоа (и правильно, кстати, отказавшийся, поскольку там уже был выписан ордер на арест), бежавший на материк, но там все равно убитый. Формально выразив сожаление (султана якобы зарезали разбойники), на престол «временно» посадили покорную марионетку, а затем, в 1623-м, из Гоа вернулся законный наследник покойного, Жерониму Чингулия (в девичестве Юсуф бин Хассан). Выросший среди белых, воспитанный «за счет королевской казны» монахами-августинцами, имеющий чин лейтенанта в португальском флоте и женатый на португалк, он считался абсолютно надежным, к тому же, народ его открыто презирал,- и батюшкино достояние передали ему.
Однако достаточно скоро португальцы получили информацию, что новый султан часто плачет на могиле отца, поддерживает «странные связи с дервишами» и втайне совершает намаз, после чего было решено произвести кадровую рокировку. Но Дом Жерониму, тоже что-то зная, успел сыграть на опережение. «Король, - пишет современник событий в письме, известном, как «Рассказ о восстании Жерониму Чингулия, короля Момбасы, воспитанного отцами св. Августина, и вассала Его католического Величества, которое случилось 15 августа 1631 г.», - послал слугу сказать коменданту крепости Педру Лейтану де Гамбоа, что желает нанести ему визит. Он пришел, и комендант в соответствии с приказом Его Величества вручил ему ключи от крепости… Тогда король выхватил нож и напал на старого и невинного капитана… Сторонники короля ворвались в ворота крепости и убили всех находившихся в ней португальцев».
Сразу вслед за убийством капитана Дом Жерониму, вернее, уже султан Юсуф бин Хассан, выйдя на площадь, торжественно объявил джихад «неверным», призвав убивать их до последнего, «кроме тех, кто примет ислам и подчинится старым законам». И призыв был услышан.Позже, уже в 1639-м, португальский генерал Сейшас Кабрера, став комендантом усмиренной Момбасы, установил на воротах форта Жесус памятную доску. Дабы потомству было в курсе, что он не просто «покарал мятежников с помощью наказаний, каких никто и никогда еще не видел в Индии», но и «наказал Пембу, убив мятежных правителей и всех знатных лиц или заставив их платить налог Его Величеству, который они прежде отказывались платить», а также «привел к повиновению Его Величеству берег Малинди, найденный им в состоянии мятежа, поднятого королем-тираном».
Из всего этого можно сделать вывод, что мятеж Юсуфа бин Хассана поднял волну от Малинди до Дар-эс-Салама. Причем, под знаменем джихада, объединились и вожди-язычники, и вожди-христиане. В обычных условиях они с мусульманами враждовали до крови, но тут, коль скоро речь шла о таможенных сборах, консенсус сложился: «Чингулия очень уважали туземцы и он подбил кафров на измену и они приняли участие в мятеже против португальцев», а что султану охотно подкидывали оружие англичане и голландцы, так это само собой, и нужды разъяснять, почему, надеюсь, нет.
Реконкиста
Первым же внешнеполитическим шагом вернувшего уважение подданных и обретшего полную независимость султана стала отправка посольств в арабский Маскат, Стамбул и государство Великих Моголов с предложением срочно принять Момбасу в подданство, - неважно, кто, лишь бы помогли. Но и в Мадриде сознавали, что потеря Момбасы будет, по факту, потерей побережья, а следовательно, смертельным ударом по испанскому бюджету, и потому уже в январе 1632 к крепости подошла срочно посланная из Гоа эскадра – 18 больших судов с тяжелой артиллерией на борту, - во главе с опытным генералом Фелипе де Мора.
Угроза была серьезнее некуда, но гарнизон крепости сумел опередить противника, в первую же ночь атаковав бивак высадившегося на берег десанта. 42 португальца, более сотни индийцев и очень много африканских наемников погибло, сам де Мора, раненный семью стрелами, на несколько недель выбыл из строя, а когда вновь принял командование, стало ясно, что султан успел подготовить крепость к обороне: после шести неудачных штурмов, экспедиционный корпус, истощив боеприпасы и не имея продуктов, вынужден был снять осаду.
Однако дальновидный Юсуф бин Хассан не спешил торжествовать. Понимая, что португальцы обязательно вернутся и видя, что отвечать потенциальные суверены не спешат, он решил не испытывать судьбу, а погрузив своих воинов, артиллерию и провизию на суда, передал командование доверенным людям и 16 мая покинул крепость, надеясь лично найти понимание в Мекке или в Турции.
С этого момента главной задачей властей Гоа стало найти и обезвредить отступника, без предъявления головы которого гарнизон Момбасы не желал и слышать о сдаче. Искали долго. Подкупали, интриговали, - и лишь в конце 1638 вице-король Индии смог с облегчением (из текста письма удовольствие аж сияет) доложить королю: Юсуф бин Хассан мертв, а бюджету Испании это ровно ничего не стоило, поскольку султан стал жертвой пиратов, и убийцы, не узнав, кого убили, выбросили тело с головой, стоившей 1000 дукатов, в море.
Слух о случившемся долетел до побережья быстро, и когда сомнений в гибели султана не осталось, Момбаса, уже изнемогавшая, подняла белый флаг. Но, подводит итог историк Эдмунд Аксельсон, «до самого исхода португальцев Момбаса уже никогда не оправилась от восстания Чингулия. Она никогда снова не имела так много португальских резидентов, никогда не достигала такого процветания, как перед восстанием. Стало ясно, что совершенно бесполезно обращать в христианство суахили: они не поддавались ассимиляции. Вопрос заключался лишь в том, как долго Португалия сможет оставаться господствующей силой на побережье. Всякий раз когда дул северо-восточный муссон, гарнизон с тревогой смотрел в сторону Мекки».
А в 1646-м, после короткого затишья, - регион отдыхал от репрессий, - восстал остров Пемба. Ширази убили несколько сотен португальцев и бодались несколько месяцев, а когда мятеж подавили, выяснилось, что это был только старт серии бунтов, год за годом подрывающим экономику «обеих Индий», и без того хилую, поскольку Португалия в то время была далеко не на взлете. Чем через какое-то время и воспользовались арабы Омана, давно точившие зубы на вкусную часть Дар-уль-Ислама, временно (иначе в понятии мусульман не бывает) отторгнутую «неверными».
В 1698-м пришедший из Маската арабский флот без особого боя захватил Момбасу, через 30 лет португальцы временно ее вернули, но очень ненадолго. К середине XVIII века в Момбасе и всех мусульманских городах побережья утвердились арабы Омана, а оставшиеся владения Португалии, лежавшие южнее, - там, куда влияние ислама не доходило, - в 1752 были выведены из подчинения Гоа и преобразованы в самостоятельную колонию Мозамбик.
Костлявая рука рынка
К середине XVIII века ситуация более-менее устоялась. Лихая эпоха конкистадоров прошла безвозвратно, Эльдорадо уже никто не искал, в Африку уже не рвались. Колонии стали кладбищем карьер, как в России Кушка. Настало время нудной стабильности, - и резко выросло значение Анголы. Мозамбик, заняв нишу в торговле Индийского океана, тоже считался важным источником доходов в бюджет метрополии, где маркиз Помбал как раз проводил реформы в духе Века Просвещения, но Ангола, главный поставщик «черного мяса», была для Лиссабона намного важнее. Потребность Европы в сахаре и кофе росла в геометрической прогрессии, в связи с чем, резко рвануло вперед развитие Бразилии, где много диких обезьян.
Рио-де-Жанейро стал престижным. Туда ехали колонисты, там возникали новые плантации, требующие как можно больше рабочей силы, - и правительство метрополии, подсчитывая доходы от тростника, требовали гнать вал. Что представители власти на местах и делали. А поскольку собственными силами обойтись было невозможно (каждый человек на счету), сформировался и новый подход. Раньше в Бенгелу и другие опорные пункты португальцев каждый вождь, одолев кого-то в одной из бесконечных стычек, гнал пленных на продажу самолично, и всем было хорошо, но теперь дискурс изменился. Ситуация, при которой продавец мог пригнать стадо, а мог и принести в жертву, мог захотеть устроить набег, а мог и не захотеть, мог принять цену, назначенную белыми, а мог и не принять, выставив свою, никого не устраивал.
Необходим был четкий план поставок, стройная система заказов и гарантия их исполнения, - и поэтому, по рекомендации Королевского совета, была разработана система «партнерства», поставившая точку на «свободной торговле». Отныне самодеятельность исключалась. За случайной, пусть и крупной прибылью никто не стонал. Поставками теперь занимались «компаньоны» - вожди, прошедшие конкурс и подписавшие контракты с португальцами. Им делали четкий заказ, оговаривая точное время доставки и номенклатуру товара, а взамен оружие и всякие полезные вещи для перепродажи продавали только им, помогая тем самым утверждать себя.
В такой обстановке ситуация внутри континента серьезно обострилась. Если до сих пор племена воевали по каким-то неписаным правилам, - за землю, за воду, за охотничьи тропы, - не атакуя, в частности, до вызревания урожая, то нынче (план дело святое) атаковать поселок могли в любой момент. А шансов устоять, учитывая уровень вооружения людоловов, не было никаких - «чужим» в фортах ни ружей, ни пороха не продавали, и дай Бог еще, если не оформляли послов, как очередную партию товара. К тому же, чтобы прорваться в утвержденный генерал-губернатором круг «компаньонов», о чем мечтали многие, вождю со стороны нужно было вытолкнуть кого-то из цепочки, а в одиночку сделать это было сложно.
В общем, - нужда научит, - племена начали объединяться. Не столько даже против белых, сколько против вождей с лицензиями, но за «компаньонами» стояли белые, «компаньоны» опирались на форты, а следовательно, кузькину мать следовало показать и фортам. Так что, в 1772-м, когда около Бенгелы началось согласованное приведение к нулю людоловов и Фернанду Нуньиш, капитан крепости Нову-Редонду, поддержавший «компаньонов», был разгромлен, пленен и замучен у столба пыток, мятеж охватил весь юг.
Под командованием Кику, вождя байлунда, несколько раз до того предлагавшего португальцам свои услуги, но не встретившего понимания, ополчение 70 племен осадило всё включая Бенгелу, и покончить с мятежом, сорвавшим годовой план вывоза рабочей силы в Бразилию, удалось только через полгода, получив подкрепления с артиллерией аж из Лиссабона. Но даже когда Кику, наконец, был взят в плен и торжественно удушен в Луанде, срывать планы поставок продолжил его брат Капингана, долго докучавший португальцам и окончательно пошедший на мировую только после получения заветной лицензии.
В борьбе обретешь ты право своё
Нечто в этом роде случалось и позже: события 1791 года, например, стали предметом обсуждения даже в светских салонах Лиссабона, о чем докладывал в Санкт-Петербург российский посол при португальском дворе, по сведениям которого речь шла о переброске войск в Анголу из Бразилии. А затем сложности начались у самой Португалии. Наполеон, развод с Бразилией, революция, гражданская война, - и нужда в «черном мясе» исчезла. Да и Бразилия нaрушать британское veto на работрафик не рисковала. Так что, вплоть до середины XIX века колонии стали не очень и нужны: вглубь континента не особо стремились, довольствуясь контролем над узкими полосками побережья да небольшими анклавами чуть дальше. Как, в общем, и другие европейские державы.
Но мир менялся. Во главу угла выходило выкачивание сырья, в глубинах континента изучались экспедициями всех претендентов на право колонизировать, хозяйски присматриваясь к землям, принадлежащим Португалии, но только формально, и естественно, Лиссабон, опасаясь потерять свое не остался в стороне от веяний времени, выдвинув претензии на сплошной массив территорий от Мозамбика до Луанды, посмев затронуть аж интересы Англии. На что португальцам, естественно, посоветовали не распахивать рот больше желудка, - что даже привело к первому за 500 лет обострению между Лондоном и Лиссабоном, - но все-таки дали понять, что белый белого не обидит, так что, на Анголу и Мозамбик никто претендовать не намерен.
Правда, с важной оговоркой: если Португалия докажет, что реально контролирует все, на что имеет право, и способна «эффективно эксплуатировать» освоенные владения «на пользу цивилизации». Что-то надо было делать, - и что-то делалось. Не так, как раньше, с опаской и по чуть-чуть, а напоказ, чтобы никто из «старших партнеров» не сомневался. Да и промышленность метрополии требовала собственного, без привлечения пиявок-перекупщиков сырья.
И началось. В Анголе, с опорой на несколько «континентальных» фортов, выстроенных в 1839 по 1845, - главным из которых считался Мосамедиш, - на юг, в направлении реки Кунене, год за годом выходили экспедиции, принуждавшие ранее независимые племена подписывать договоры о «свободной торговле», а их вождей приносить присягу королю. В 1860-м, продвинувшись далеко на юг, отряд майора Карвалью основал форт Хумбе, от которого до (по Пелисье) «Рубикона юга Анголы», выйти к которому означало подтвердить реальность владения, было уже рукой подать.
По ходу дела, приходилось и драться: в 1885-м шли тяжелейшие бои с воинственным и многочисленным народом овамбо, сумевшим уничтожить отряд майора Клементи де Андради, павшего в сражении вместе с большинством своих солдат, в 1886-м гарнизон Хумбе вынужден был даже платить дань местным вождям, и только к 1889-му талантливому военному Артуру де Пайва удалось, опираясь на цепь новых фортов, успокоить овамбо, - но ненадолго. В 1891-м все пошло по второму кругу, но в еще больших масштабах, что вынудило власти Анголы послать в район Хумбе большую экспедицию, предоставив ее командиру, Лоуренсу Падрелу, неограниченные полномочия, сыгравшие, впрочем, дурную службу. Не без труда подавив сопротивление овамбо, Падрел, оттеснив отступающих за Кунене, перешел на левый берег , - о чем ему тут же пришлось пожалеть.
Заречные овамбо, до тех пор в событиях не участвовавшие, тут же откопали топор войны, и Падрел оказался в ловушке: четыре тысячи его солдат, - большая армия, - были измотаны, одно из двух орудий испортилось, боеприпасов оставалось мало, африканские «союзники» дезертировали сотнями, а заречные люди имели достаточно ружей, чтобы не бояться пальбы. Оставалось только отступать, что Падрел, потеряв множество солдат, и сделал. Первая попытка португальцев установить контроль за Кунене ушла в свисток.
Гонимые, гонители...
В Мозамбике дела обстояли не лучше. Даже хуже. «Мы держали в руках столицу провинции на острове Мозамбик. Мы контролировали также весь район Иньямбане. Мы оккупировали Лоренсу-Маркиш и осуществляли скорее номинальную, чем эффективную власть на территориях, управляемых вождями, которые были вассалами короны. Мы, наконец, имели форты в различных пунктах провинции — Софале, Тете, Сена, Келимане, Ибо, Тунгуэ и нескольких других. Это был тот предел, которым ограничивались королевские владения в Португальской Восточной Африке. В остальных наших владениях в этой части Африки мы не имели никакой власти», - так описывал ситуацию много позже, уже в 1890-м, Моусинью ди Албукерки, верховный комиссар провинции, а в середине века нельзя было сказать даже этого.
Попытки освоения разбивались о сопротивление даже не племен, а независимых частных владений. Пытаясь заставить их хотя бы платить налоги, власти колонии нарвались на войну с мулатом Жоакимом Жозе да Крузом, обложившим «личной пошлиной» всю торговлю на реке Замбези и гонявшим правительственные войска, как зайцев, а затем с его сыном Антониу Висенти, в 1853-м разрушившим форт Тете. И война эта затянулась аж до 1888, когда «хозяин джунглей» был, наконец, побежден и выслан из колонии. А параллельно шла еще и война с «фирмой» афроиндийца Васдоса Анжоса, поддержанного поселенцами-празейру, предпочитавшими платить умеренные налоги ему, чем совершенно безумные – властям. Наглость «некоронованный» проявлял неимоверную: в июле 1884 года его ЧОП разгромил форт в Чиронже, причем, гарнизон (белые люди!) был истреблен и лишь коменданта пощадили, позже отпустив за выкуп.
Впрочем, после Берлинского конгресса, когда вопрос о правомочности владения был поставлен державами ребром, со всей этой мутью было так или иначе покончено и «эффективная колонизация» Мозамбика началась. Но именно это силою вещей вело к столкновению с королевством Ватуа. Или, как еще тогда говорили, «империей Газа» - одним из государств, созданных в 20-х годах XIX века кланами нгуни, разбежавшимися по всему югу Африки, спасаясь от большой беды, пришедшей на их землю к концу XVIII века, когда людей стало слишком много, а земли слишком мало.
Сами они считали случившееся гневом Неба, однако на самом деле все было куда проще. Позаимствованная у португальцев кукуруза обеспечивала питание куда легче, чем местные злаки, детей выживало больше, да и армии становились масштабнее, потому что с кукурузой могли справиться женщины с подростками, а с другой стороны, конкуренция за достаточно бедные водные ресурсы усилилась, тем паче, что в начале XIX века край поразили долгие засухи.
Естественно, начались войны, в ходе которых в первый ряд вырвался клан зулу, под руководство гениального Чаки начавший методично подчинять соседей, вырезая всех, кто мешал. Чудовищная жестокость зулу, нетипичная даже для лишенных сантиментов нгуни пугала, воинская дисциплина, качественно новое оружие и гений инкоси (короля) обеспечивали непобедимость, и кланы нгуни побежали кто куда, спасая себя, но в то же время став кошмаром всех, кто попадался на пути, а те, в свою очередь, обращались в бегство, становясь кошмаром для соседей.
И вся эта кровавая жуть, вошедшая в память поколений, как «мфекане», – рассеяние, перемалывание, - в конце концов, сформировала сегодняшнюю этно-политическую карту Южной Африки. Вождь клана нгване Собхуза, бежав на северо-восток, основал нынешний Свазиленд, вождь ндебеле Мзиликази, уйдя от Чаки на запад, основал королевство Матабеле, позже уничтоженное англичанами, потомки Мшешве, вождя сото, по сей день правят потомками его воинов в Лесото. А вождь клана нвандве Сошангане, сокрушив королевство Розви, последний осколок Мономотапы, где правили потомки известного нам Чангамире, отступил на север и там объединил несколько сотен мелких племен в огромную державу.
Империя под ударом
Для португальцев сюрприз оказался крайне неприятным. Сошангане по всем показателем был тот же Чака, только дым пожиже, и место под солнцем новые пришельцы отбивали крайне жестко, хотя и не столь свирепо, как зулу. Горели поселки вассальных вождей, горели португальские поселки, а подчас нгуни нападали и на крепости, вплоть до мощной Софалы. Лоренсу-Маркиш вообще переходил из рук в руки трижды, в связи с чем, белым пришлось даже регулярно откупаться, вежливо именуя дань «подарками». Справиться сил не было, поэтому приходилось действовать по древнему принципу «Разделяй и властвуй», благо братьев и сыновей у скончавшегося в 1858-м Сошангане было немало.
В итоге, - с помощью каких интриг и провокаций, тема отдельная, - после годичной кровавой войны «императором» Газы стал младший сын основателя «империи» Мзила, в благодарность за поддержку прекративший нападения на владения белых, подписавший с ними договор о дружбе и признавший себя вассалом короля Португалии. Благо, была и необходимость: зулу тревожили и португальцев, и нгуни, а сладить с ними по отдельности не могли ни черные, ни белые. И сын Мзилы, «принц» Мдунгазве Нгунгуньяне Нксумала Нгунгуньяна или просто Гунгуньяна, наследовавший ему в 1884-м, придерживался той же линии.
Он вообще был достаточно продвинут: ходил почти голышом, уважал обычаи предков, но при этом по собственной воле крестился, став Домом Рейналду Фредерику ди Ватуа, без спора согласился съездить в Лиссабон, где подписал «Акт о вассалитете», обязавшись во всем подчиняться генерал-губернатору и не мешать, но помогать португальцам путешествовать по его стране, искать полезные ископаемые и разрабатывать их. При том обязательном условии, конечно, что его будут спрашивать.
А кроме того, владетель всего севера нынешнего Мозамбика привечал миссионеров, любил подробно, в деталях расспрашивать заезжих путешественников о Европе, поощрял принятие Христа подданными и думал о странном. «То что ты, отец мой, называешь цивилизацией, - пересказывает слова «императора» падре Соареш, - дело полезное, нужное. Моему народу нужны высокие дома и большие мастерские с машинами. Но не думаю, чтобы мне удалось дожить до времени, когда мой сын сможет сам построить такие дома и мастерские».
Короче говоря, вполне лояльный представитель местной элиты. Лучше не бывает. Но при условии, что договоры будут соблюдаться, - а что соблюдаться они не будут, Дом Рейналду Фредерику, совсем не дурак, понимал. Впрочем, португальцы тоже понимали и, судя по официальной переписке, боялись. Нгуни, по сути, были те же зулу, армия их строилась по канонам Чаки, да и сам Гунгуньяна, по мнению англичан, которые в таких вещах смыслят, «гораздо более могущественный вождь, чем Лобенгула», имел немалый военный опыт. И отдавать свою землю кому угодно он не собирался.
А это силою вещей, противостоять которой не может ничто, означало для Португалии неизбежную войну с (оценка генерал-губернатора Мозамбика) «величайшей империей, какую когда-либо создавала негритянская раса в Восточной Африке». Которой «Лев-И-Сын – Льва» (так переводится его африканское имя, хотя сам он предпочитал европейское) не сказать, чтобы очень боялся, но и не так чтобы очень хотел, в связи с чем, пытался избежать. Всеми средствами, в том числе, играя на на противоречиях между Лиссабоном и Лондоном.
А все остальное – судьба...
Глядя на фотографии Гунгуньяны, которых сохранилось немало, в это трудно поверить, но неграмотный африканец хорошо разбирался в международных раскладах. По словам современника, «вождь империи Ватуа был проницательным дипломатом, который, видя, что португальцы не располагают достаточной военной силой, чтобы противостоять его власти, подчинил себе их вассалов и вел сложную партию». И действительно, его игра на противоречиях между «Бритиш Саут Африка компани» и «Компанией Мозамбика», а также конфликтах португальских колонистов с английскими, достойна восхищения.
Казалось бы, дикий человек, даже без галстука, он, судя по всему, очень хорошо знал цену точной информации, которая стекалась к нему со всех сторон: «император» не жалел денег на содержание разветвленной сети агентов, в том числе, и белых, особо стараясь подкупить мелких клерков с доступом к начальственной переписке. В 1893-м он даже послал в Лондон двух эмиссаров, поручив им прощупать почву на предмет ухода под Великобританию, но сэры, приняв экзотических дипломатов очень приветливо, объяснили им, что Африка уже поделена по понятиям, а джентльмены на чужое не претендуют.
Получив из Лондона сообщение о визите и его исходе, в Лиссабоне приободрились, полагая, что теперь-то Газа успокоится, - но это было ошибкой. Ранней весной 1894 года Гунгуньяна, успевший закупить у англичан много винтовок, сознавая, что если не он, то его, провел всеобщую мобилизацию по зулусскому образцу и попросил о личной встрече военного комиссара колонии подполковника Жоакина Аугусту Моузинью ди Албукерки, слывшего человеком безукоризненно благородным и мужественным. Встреча состоялась: подполковник к Гунгуньяне, с которым они вместе ходили против зулу, относился с уважением, и разговор получился откровенный.
«Он спросил меня, - сообщал военком генерал-губернатору, - можем ли мы вместе, взявшись за руки, остановить ураган. Я не стал кривить душой, ответив, что никому не под силу остановить ход событий, после чего мы расстались, если не дружественно, то со взаимным уважением». И вот теперь-то, взвесив всё, «император» отдал приказ атаковать. Не для того, чтобы «сбросить белых в море», как писали португальские газеты, а для того, чтобы как следует припугнуть. «Он прекрасно понимал, - пишет автор его биографии, Джереми Эш, - что португальцы не англичане, что их ресурсы ограничены, и надеялся нанести такой материальный ущерб, который вынудил бы Лиссабон во избежание чрезмерных затрат заключить взаимовыгодный договор, хотя бы несколько умерив претензии на Газу».
Лозунг, брошенный в массы «императором», - «Быть хозяевами своего дома!», - массам понравился и массы пошли: за десяток лет «эффективной колонизации» претензий к белым у многих накопилось по горло, так что, в середине лета власть португальцев в Мозамбике оказалось под вопросом. Армия Льва и Сына Льва была очень хорошо, по-зулусски, организована, обучена английскими «путешественниками», имела опытных командиров и обладала солидным арсеналом магазинных винтовок, которыми многие умели неплохо пользоваться (стрельбы Гунгуньяна проводил регулярно, жестоко карая нерадивых и награждая лучших, которых собирал в отдельные отряды).
Короче, нет ничего удивительного в том, что несколько колонн, отправленных на усмирение, были разгромлены. В плотной осаде оказался Лоренсу-Маркиш, который нгуни с союзниками не взяли только потому, что штурм захлебнулся под огнем калибров стоявшего на рейде корвета, и лишь под Рождество присланные из метрополии отборные части, располагая артиллерией и пулеметами, сумели оттеснить отряды Гунгуньяны на север. Поражением это, однако, не было: «император» отвел войска, сохранив их костяк, на который быстро нарастил новое мясо. В связи с чем, Антониу Эниш, верховный комиссар Мозамбика, затребовал новые подкрепления, параллельно предложив компромисс: «императору» гарантировали жизнь, титулы и привилегии «при условии, что он вновь признает себя вассалом португальского короля и согласится платить ему дань».
Когда сильный с сильным лицом к лицу...
Условия казались разумными, но Гунгуньяна отверг их, сказав посланцам, что «Это хорошо, но слишком поздно», и в феврале 1895 состоялось генеральное сражение при Марракуэне, которое нгуни проиграли, потеряв под пулеметным огнем более 300 бойцов. С этого момента звезда «императора» пошла на закат. Искусно маневрируя, Моусинью ди Албукерки сумел локализовать их в северных районах Газы, лишив свободы маневра, однако, поскольку расходы на войну все больше бесили Лиссабон, власти предприняли еще одну попытку договориться «по-хорошему».
В августе 1895 Гунгуньяне предложили еще один компромисс, предлагая сохранить жизнь и статус в обмен на ежегодную дань, «свободную разработку ценных металлов», постройку форта в Газе, выдачу «изменников» (примкнувших к нему вождей, присягавших Португалии) и введение подушного налога в пользу колонии. На сей раз Гунгуньяна сообщил, что готов принять все условия, но требует амнистии для всех без исключения, и Моусинью ди Албукерки специальным письмом ходатайствовал об удовлетворении этого требования. «Он король, - писал подполковник, - и ему понятно чувство чести. Требуя выдать тех, кто его поддержал, мы делаем умиротворение Газы невозможным. Поддерживаю его условие и прошу объявить всеобщее прощение». Тем не менее, требование «императора» удовлетворено не было. Военные действия возобновились, 8 сентября армия нгуни потерпела еще одно тяжелое поражение, а в самом начале ноября на берегах реки Кулела, в четырех милях от Манжакази, «столицы» Газы, главные силы «императора», примерно 8 тысяч воинов, попав под перекрестный огонь, рассыпались. Очень многие погибли, однако самому Гунгуньяне с телохранителями удалось уйти, и пока он был на свободе, считать войну завершенной никто не мог.
Впрочем, захват «императора» был только делом времени. В таких ситуациях всегда находится предатель. Нашелся и на сей раз, после чего Моусинью ди Албукерки, назначенный губернатором Газы и лично руководивший поисками, в середине декабря, имея при себе всего три десятка всадников, ворвался в деревню Чаймити и произвел арест. Это если коротко. Но коротко нельзя. Ибо детали поражают. Войдя крааль, где находился Гунгуньяна, - его солдаты держали ружья наизготовку и 200 телохранителей Льва-И-Сына-Льва ничего не могли сделать, - подполковник, обнажив саблю, произнес: «Вы мой пленник, Дом Рейналду. Но я не стану заковывать вас. Если вы желаете сопротивляться, возьмите копье или палицу, - я к вашим услугам, а мои люди вмешиваться не станут». После этого, вспоминает один из солдат, «стало очень тихо. Вождь посмотрел на нас, надолго задержав взгляд на его превосходительстве, нахмурился, словно размышляя, и наконец, вскинув руку к небу, крикнул «Байете, баба!». В тот же миг его люди, побросав копья, упали на колени».
Комментируя этот совершенно, согласитесь, потрясающий, словно из XVI века выпавший эпизод, решительно все исследователи сходятся в том, что о трусости не может быть и речи: Гунгуньяна мастерки владел и копьем и палицей, не раз лично участвовал в поединках с вождями зулу, всегда выходя победителем, он был ровесником португальца и, несмотря на полноту, в прекрасной форме. Таким образом, его капитуляция, - именно в такой форме, да еще и с выкриком «Славься, отец!», по традициям нгуни положенным только королям, - означали, скорее всего, что-то особое, понятное только им двоим, и нет нам смысла гадать.
Как бы то ни было, с «империей Газа» было покончено. Большинство бойцов нгуни сложили оружие, и только Мангуигана, «маршал» плененного вождя, собрав самых упрямых, сражался еще около двух лет, нанося ущерб бюджету метрополии и мешая «Компании де Мозамбик» осваивать внутренние районы страны. После его гибели в бою при Маконтене голова по приказу Моусинью ди Албукерки была отрублена и помещена в банку со спиртом, которую затем отдали матери «маршала», чтобы она могла похоронить останки сына с почетом, и на том, не считая мелких стычек, наступил, как определяют португальские историки, «долгий мир».
Гунгуньяна же, казни которого истерически требовала пресса, казнен не был. Закованного в цепи, его привезли в Португалию и провели по улицам Лиссабона, после чего, получив «королевскую пенсию» бывший хозяин Газы жил в Алгарви, а затем, поскольку в сухом климате хворал, вместе с семью женами, «наследным принцем» Годиде и еще двумя взрослыми чадами был перевезен на Азорские острова, в королевскую резиденцию. Где играл в бильярд, который ему понравился, освоил гольф, много гулял и умер в 1906-м, в возрасте 56 лет, на 4 года пережив своего победителя, при непонятных обстоятельствах погибшего в Лиссабоне.
К слову сказать, конный памятник Моузинью ди Албукерки, стоявший на центральной площади португальского Лоренсу-Маркиша, стоит и по сей день, несмотря на то, что город давно называется Мапуту. Попытка снести ее, предпринятая сразу после объявления самостийности, вызвала среди чернокожих массовые протесты: память традиционного общества долга и люди вспомнили, сколько семей в свое время спас португалец от зулу, да и о многом другом, за что памятники не сносят, но ставят. Поэтому монумент просто перенесли в центральный парк, где бронзовый всадник так и сидит себе, как при старом режиме, на боевом коне с саблей наголо, всего в 400 метрах от памятника Гунгуньяне.
Капитал
Эпическая сцена капитуляции Гунгуньяны перед Мосинью ди Албукерки и не менее эпическое вручение, - под рев военных труб! – головы Мангуиганы его матери для торжественного погребения по обычаям предков стали прощальным салютом, вернее даже, реквиемом по эпохе. Время старой, неспешной, жившей по средневековым понятиям Португалии необратимо истекало, задержавшийся в пути капитализм пер вперед, ломая все, что хоть как-то мешало, вплоть до монархии. В 1908-м невесть откуда возникшие «революционеры» убьют короля и наследного принца, в 1910-м бизнесмены и вовсе объявят Республику, где будут уже полноценными, ничем не связанными хозяевами.
Сравняться с Англией, Францией и прочими мастодонтами, естественно, никто не мечтал, но обогащаться желали все, - и в новых реалиях напичканные таблицей Менделеева недра колоний сулили невероятные барыши. Но даже и по старинке, просто на плантациях, барыши все равно ошеломляли: вошедшее в моду какао давало сумасшедшие прибыли, если, конечно, вложения были минимальны. А чтобы вложения были минимальны, нужно было максимально удешевить рабочую силу, исключив всякое с ее стороны несогласие. То есть, вернуть рабство. Но, ясное дело, красиво, по-современному.
Вот так, на рубеже веков возникла система «контрактации», в рамках которой любой чернокожий, не способный заплатить налоги, мог их «добровольно» отработать. Типа как в Свободном Государстве Конго, куда португальские чиновники и бизнесмены ездили перенимать опыт. И деться местным было некуда: ежегодно воинские части посещали ангольские деревни, «законтрактовывая» указанное центром количество свободных людей и приводили их в Луанду. А там бедолагами забивали трюмы кораблей и, не выпуская на палубу до самого конца рейса, везли пахать на плантации «острова смерти» Сан-Томе, откуда через год (обычный срок «контракта», списывавший задолженность по налогам за два года) возвращался, в лучшем случае, один из пяти.
Впрочем, мало чем легче было и тем, кого минула чаша сия: по бельгийскому образцу организовали «общественные работы» и в самой Анголе, особенно в районах, где выращивались каучуконосы. Туда, правда, посылали, в основном, женщин и детей, которые, - поскольку на питании хозяева экономили, а эксплуатация была нещадной, - вымирали еще скорее, чем их мужья и отцы на далеких островах. И как-то само собой получилось так, что привычная, веками державшаяся схема отношения белых с черными очень быстро изменилась: вдруг выяснилось, что межрасовые браки, оказывается, дело непохвальное, что дружить с чернокожим европейцу невместно, а позволять «туземцу» делать карьеру и вовсе не следует.
В принципе, ясно, почему. Чтобы, муча других, самому не мучиться сомнениями, необходимо убедить себя, что те, кого мучишь, - не люди. Но португальцам такой подход был не совсем привычен, а потому в надсмотрщики и прочий служивый люд на плантации старожилы не шли; вакансии заполнялись эмигрантами из метрополии, причем, как правило, наихудшего качества, - да еще и мечтающие разбогатеть как можно скорее, - а это, в свою очередь, кратно ухудшало положение батраков, и по джунглям, от деревни к деревне, от племени к племени шли вести о том, что белые сошли с ума и надо защищаться.
Первая ласточка прилетела в 1898-м, с юга, от племени гамбос. Ранее вполне лояльное, - живя на отшибе, покорно платили скромную дань, - они разгромили фактории, заподозрив негоциантов в составлении неких списков и, семь бед – один ответ, осадили форт Хумбе, перерезав все тропы, связывавшие его с плато Уила. Естественно, тут же подключились немирные овамбо-куамато, и в результате большая (600 белых и 400 черных солдат) колонна капитана Артуро де Пайва мало того, что не справилась, но, потеряв в боях и от болезней 20% личного состава, в августе вернулась восвояси. После чего, земля гамбос надолго вышла из всякого подчинения Луанде. Как и междуречье Бенго и Логе, всего за пару лет до того присягнувшее Португалии. Теперь, истерически боясь попасть на «контракт», племена вновь взялись за оружие, за 8 лет разгромив десяток сильных карательных отрядов и покорившись лишь в 1910-м, потеряв под пулеметным огнем 70% мужчин.
Южный крест
Но сколько-то успешно сопротивляться мог только самый крайний юг. Туземцам, жившим севернее, в местах, более освоенных, усталым после двухвековых передряг, пришлось куда беспросветнее. Так, «война балунда», случившаяся в 1902-м близ Бенгелы, несмотря на пышное название, придуманное португальскими журналистами и подхваченное историками, на самом деле, не была никакой войной: просто стихийные волнения перепуганных, давно отвыкших от сопротивления людей, подавленное быстро и качественно с пулеметов. И не поверх голов, как писали в отчетах и газетах.
Англичанин Невинсон, чуть позже проезжавший через «воевавшие» деревни, записал в дневнике точные цифры, которые сам насчитал, - более 400 трупов африканцев (включая женщин и детей) и только три трупа белых. А когда Times опубликовала его репортаж с фотографиями и Европа наморщила носик, португальцы, оправдываясь, понесли такой бред, что свидетель обвинения счел нужным дополнить публикацию открытым письмом: «Восстание, приписываемое португальцами абсурдным причинам, вроде политических интриг двух-трех миссионеров, несомненно, было вызвано несправедливостями, насилиями и низменными пороками торговцев и администраторов. Не всех, далеко не всех, но худшим позволялось всё».
Впрочем, по большому счету волнения на местах Лиссабон интересовали мало. Террор приезжих чиновников и пулеметы делали свое дело. Главная задача, поставленная перед властями колонии, заключалась в максимально быстром, чего бы это ни стоило, продвижении на юг, считавшийся покоренным, но чисто официально. В реальности, 3948 живших в междуречье Кунене и Кубанго белых кучковались под стенами фортов, а безраздельными хозяевами края были северные овамбо, куамато и куаньяма, не просто грабившие фермы, но и нападавшие на форты западнее Кунене. Исправить такое положение, - чтобы предотвратить возможность перехода немцев из Намибии на северный берег Кунене и к востоку от нее, а заодно и показать англичанам, что «формальная территория» контролируется эффективно и не надо перекраивать карту, - было настоятельно необходимо.
Решение было принято еще в 1903-м, но, пока угроза была гипотетической (север Намибии, страна овамбо, знемцам де факто не подчинялся), никто не спешил. Однако в 1904-м исход проигравших войну за Намибию гереро в Овамболенд сделал реальным занятия «формальных территорий» немцами. Явочным порядком, конечно, как бы в процессе преследования, но всем было ясно: Рейх, если он придёт на бесхозную землю, потом не выгонишь. В такой ситуации вечно дефицитные деньги на подготовку нашлись, лучшие стратеги королевства экстренно разработали оперативный план кампании, основанный на успешных действиях против Гунгуньяны, и 19 сентября 1904 невиданно большая колонна, - 467 белых солдат, 40 офицеров, 1300 солдат-африканцев, 7 орудий, - под командованием капитана Жоао Агуйара, губернатора Уилы, вброд перешла Кунене.
Хорошо зная, что такое куамато, основные силы шли осторожно, построившись в каре. Авангард же, - 500 солдат при двух пушках, - двинулся ускоренным маршем, имея задачу атаковать и захватить эмбала (крепость) Игура, верховного вождя куамато. Однако с внезапностью вышла накладка. Куамато, как оказалось, хорошо знали о вторжении и, зная, устроили засаду, разместив в густых зарослях с обеих сторон тропы лучших стрелков, вооруженных новейшими винтовками, купленными у случайно проезжавших через их земли англичан. По ряду данных, кстати, были там и сами англичане, решившие задержаться в экзотических местах, но проверить так ли это, уже невозможно.
Тем не менее, плотность огня, накрывшего колонну, оказалась убийственной. В полном смысле слова. Причем били прицельно, выщелкивая офицеров, а беспорядочная ответная пальба по зарослям не имела никакого эффекта. А португальцы, запаниковав, побежали, бросив обоз и орудия, в спину авангарду ударил резерв куамато, вооруженный копьями и топорами, на плечах бегущих прорвавший ряды не ожидавшего такого поворота событий каре. Строй рассыпался, началась рукопашная, в которой туземцы всегда были сильнее белых, один за другим погибли все офицеры, включая командующего, - а под конец, вишенкой на тортик, бегущие войска накрыла огнем собственная артиллерия, не сообразившая, по кому палит.
Человек со справкой
Такого поражения португальцы в Африке за 300 лет еще не знали. Разве что, во времена Нзинги, но это было очень давно. Ехидная британская пресса, невинно злорадствуя, поминала Изанзлвану, а власти королевства, стремясь во что бы то ни стало исправить положение, назначили губернатором Уилы отставного майора Антониу Росадаша, имевшего репутацию неплохого стратега, изъяв его ради выполнения миссии из сумасшедшего дома, где заслуженный воин сидел уже три года, лечась от шизофрении с признаками садизма.
Профессионалом он, впрочем, был достаточно высокого класса, и когда разработанный им план получил одобрение на высшем уровне, приступил к исполнению, очень медленно продвигаясь на юг, методично обрабатывая поселки куамато артиллерией и сжигая все, что уцелело. Взятым в плен вождям отрубали (а иногда и отпиливали) головы, выставляя их на всеобщее обозрение, и в то же время вели переговоры с еще живыми вождями, обещая пощаду и подарки тем, кто согласится признать себя вассалом «Мвене Путо», короля Португалии.
Такая тактика, - по определению самого Росадаша, «в соответствии со старым принципом: сначала раздели врагов, а затем бей поодиночке», - оправдала себя, но не так однозначно, как рассчитывали в Лиссабоне. Второй поход, в июле 1906, считавшийся уже «профилактическим», вопреки ожиданиям, не стал легкой прогулкой. Хотя Росадашу, имевшему в свите некоего Карипалули, претендента в верховные вожди куамато, знающего все тропы и все тайны соплеменников, удалось атаковать черных внезапно, те успели перегруппироваться и отпор был так жесток, что солдаты, потеряв 13 убитыми и 55 раненым, отступили. То же самое, - тактические отступления и немалые потери, - повторилось два месяца кряду, и только 28 сентября Росадаш сумел, взяв штурмом почти разрушенную орудийным огнем эмбала куамато, поднять над ней флаг Португалии, зафиксировав (в первую очередь, для Берлина) факт «эффективного контроля».
Игуру, взятого в плен, естественно, повесили, вождем куамато, естественно, назначили Карипалули, тотчас давшего «согласие» на возведение на месте его «столицы» форта Луиш да Браганша, а туземцам сообщили, что война окончена и кто хочет жить, должен в трехдневный срок зарегистрироваться в налоговых списках, если не хочет, чтобы его имущество было конфисковано. И диковатые люди, - сами не ангелы, скорее наоборот, но напуганные отмороженным психом, - сломались. Юг затих. Хотя и не совсем: экспедиции продолжались аж до ноября 1915, когда были «усмирены» последние упрямцы, «не проявлявшие должного уважения к португальскому флагу».
putnik1.livejournal.com
|